очень нудно 
72 
Когда он замедляет ход, я возвращаюсь в вагон-ресторан. Там суетятся сестры и нянечки из больницы, принимают носилки. Мне велят не путаться под ногами. Три медсестры и два фельдшера столпились вокруг носилок, которые заносят через ближайшую дверь. На них рожает раненая. Я вынужден вернуться в туалет.
Там я сижу и думаю.
Никто меня не беспокоит. Во всем поезде вдруг становится очень тихо. Раза два его дергает и встряхивает, и я слышу через матовое оконное стекло крики, но в вагоне ни звука. Я иду в ресторан. Его уже не узнать — свежо, чисто, пахнет полиролью. Лампы погашены, в проникающем через окна сиянии моста призрачной белизной отсвечивают столы. А сам мост по-прежнему окутан туманом.
Может, следует сойти? Этого от меня хотели бы и добрый доктор, и Брук, и, надеюсь, Эбберлайн Эррол.
Но зачем? Ведь я способен только дурака валять и притворяться — и с доктором, и с Бруком, и с мостом, и с Эбберлайн. Все это очень мило, а с ней было просто бесподобно, если не считать того крика ужаса…
Так что, сойти? Я ведь могу. А почему нет?
Вот он я, в вещи, которая становится местом, в пути, который становится пунктом прибытия, в процессе, который становится результатом… Я в этом длинном недвусмысленном фаллическом символе, нацеленном к броску из средоточия нашего грандиозного чугунного идола. Как велик соблазн взять да и остаться, то есть уехать. Смело бросить дома женщину и — отправиться в путешествие. Место и вещь, вещь и место… Неужели это действительно так просто? Неужели женщина — это место, а мужчина всего лишь вещь?
Ну конечно же нет, дорогой ты мой друг-приятель. Ха-ха-ха, что за бредовая идея? Все гораздо цивилизованней, чем ты себе возомнил…
И все же (лишь потому, что это мне кажется столь отталкивающим) я подозреваю: в этом что-то есть. В таком случае что же я здесь означаю, сидя в этом поезде, в этом символе? Хороший вопрос, говорю я себе. Хороший вопрос. И тут поезд снова трогается.
Я сижу за столом, гляжу, как мимо несется поток вагонов. Мы медленно набираем скорость, оставляем другой поезд позади. Снова притормаживаем — проезжаем место крушения. Рядом с путями громоздятся товарные вагоны, исковерканные рельсы вздымаются с опаленного настила, как скрученные провода, и дым головешек растворяется в тумане под яркими дуговыми лампами. Аварийный состав стоит чуть дальше, его прожектора светятся. Наш поезд набирает скорость, и вагон, в котором я сижу, тихо подрагивает.
Туман пронизан лучами прожекторов. Мы проскакиваем главную станцию секции, несемся мимо других поездов, мимо трамваев, мимо уличных фонарей, транспортных магистралей и зданий. Мы все еще разгоняемся. Огни редеют, мы почти проехали секцию. Я еще секунду-другую гляжу на огни, затем иду в конец вагона, где находится дверь. Опускаю оконное стекло и выглядываю в туман, с ревом проносящийся мимо меня, с ревом, модулированным неразличимыми фермами моста, и эхом отзывающийся на стремительное продвижение поезда, а характер эха зависит от плотности окружающих ферм и зданий. Позади остаются огни последних домов; я расстегиваю больничный браслет, медленно, болезненно стягиваю его с запястья, лижу там, где застревает, наконец решительно срываю, при этом порезавшись.
Мы пересекаем соединительный пролет. Невидимая граница, до которой меня пускает идентификационный браслет, еще, конечно, далеко. Маленький пластиковый обруч с моим именем. Странное это ощущение, когда его нет на запястье. Оказывается, я уже успел к нему привыкнуть. И теперь словно голый.
Я бросаю его за окно, в туман. Браслет исчезает мгновенно.
Закрываю окно, возвращаюсь в купе. Надо отдохнуть, а там посмотрим, далеко ли я уеду.
Эоцен
…Так что, включен микрофон?
А, вот вы где? Что ж, хорошо… Беспокоиться не о чем, никакой тут не бардак, ей-богу. Наоборот, полный порядок. Все под контролем, на мази и работает как часики. Лучше просто не бывает. «Мы знали все время, что хрень включена». Это цитата из бессмертного… Что-что? Виноват, виноват, цитата из смертного Джими Хендрикса. Ну, так на чем я остановился? Ах да.
Так вот, состояние пациента стабильное: он мертв. Стабильнее, блин, не бывает, правильно я говорю? Конечно, конечно, гниение и все такое.
Я просто шучу, такой уж у меня юмор. Господи боже, некоторые люди совершенно шуток не понимают. Эй, вы там, на галерке! Угомонитесь.
Ну что ж, ребята, двинули дальше (оказывается). Откуда и куда? Вопрос не в бровь, а в глаз.
72 
