очень нудно 
114 
– Я поклялся, что привезу вас! – закончил рассказ Константин Иванович.
– Живым или мертвым? – уточнил Эрстед.
Предводитель дворянства густо, со вкусом расхохотался. Чувствовалось, что он ценит юмор собеседника, но из всех шуток предпочитает свои.
– Помилуй Бог, Андерс Христианович! Разумеется, живым и здоровым. Вы же не тамбовский волк? – или этот, не к ночи будь помянут, чупакабр… Слово чести, я и сам с радостью отправился бы на охоту. На монстру, понятное дело, не рассчитываю, но кабана, а то и лося взяли бы… Знаете, какой кабанище удружил прошлой осенью Хворостову? Пятнадцать пудов, не шутка. А рыло, рыло-то! клыки! – куда там чупакабру…
– А что? – внезапно сказал Эрстед. – И поеду!
Он представил себя стоящим над поверженным кабаном. Рыло, клыки, и датский полковник попирает чудище ногой. Кабан в воображении вдруг превратился в гигантскую собаку (рыло почему-то осталось на месте), покрытую вместо шерсти грубой щетиной. И заголовок в газете: «Варяг сразил монстру!» Его величество Фредерик прочтет, растрогается, снимет опалу, второй орден даст…
Не умею отдыхать, подумал Эрстед. Ну совершенно не умею.
– Завтра с утра и отправимся, – Константин Иванович брал, что называется, быка за рога. – В моей коляске. Доставлю вас к господам естествоиспытателям и дальше – в Тамбов. Обещался губернатору… Морока! – слыхали о высочайшем Манифесте? Всех дворянских детей, кто родился до получения отцом потомственного дворянства, перевели из «обер-офицерских детей» в почетных граждан. Их новенькие благородия… Носить шпагу, впрочем, не разрешили.
– Всех? – встрепенулся Павел Иванович. – Всех перевели?
До того он молча сидел на пружинной кушетке, разглядывая ногти.
– Законных детей, Павлуша. Законных. – Константин Иванович подмигнул со значением. – Да ты не волнуйся. Подрастут твои огольцы, отправим их в гимназию. Содержание я выделю, раз обещал. Девчонок же…
– Девочек я оставлю при театре, – твердо сказал, как отрезал, Павел Иванович.
Чувствовалось, что это давняя и больная тема.
– Хорошо, – младший брат не стал спорить. – Андерс Христианович, вы встаньте пораньше. Я с зарей отправлюсь…
– Одной коляски нам не хватит. – Эрстед испытывал неловкость, став свидетелем такой сцены. – Гере Торвен тоже собирался в город, на почтамт. Вместе с… э-э… вместе с фру Торвен.
Демонстрируя на «рогатках» паспорт гере помощника, валявшегося без чувств в кибитке, Эрстед получил ясное представление о матримониальных переменах в жизни своего бывшего лейтенанта. Вот так оставляй их в Париже… Он даже переговорил на эту тему с Пин-эр – если считать разговором вопросы датчанина и ответные записки китаянки. Особенно его вдохновила идея о том, что отношения мужа и жены подобны отношениям чая и чайника.
А может, Эрстед просто не так понял Пин-эр.
Последнюю неделю здоровье Торвена укрепилось, хотя он оставался довольно слаб. Зато упрямство возросло вдвое. Смотреть «Пустодомов» гере помощник отказался, предпочтя уединение, но Эрстед знал – стоит уехать туда, где есть благословенный почтамт, без Торвена, и жизнь превратится в ад.
– Я велю Прошке запрячь мою коляску, – вмешался Павел Иванович. – Он дождется господина Торвена…
Речь его сделалась бессвязной. Миг, и он вовсе замолчал. На лицо сползла идиотическая гримаса, памятная Эрстеду по недавнему припадку. Плечи Гагарина мелко подергивались, как у танцующей цыганки. В прошлый вторник к усадьбе подкатил целый табор – Павел Иванович выпил рюмку водки, поднесенную ему, расплатился крупной ассигнацией, пошел в пляс, неуклюже хлопая себя по бедрам. Бородачи в красных рубахах терзали гитары; вокруг барина вилась танцовщица – звон монист, трепет сдобной груди…
– La Bête du Gévaudan, – внезапно сообщил Павел Иванович по-французски. И продолжил на отменном английском: – For this was the land of the ever-memorable Beast, the Napoleon of wolves. What a career was his! He lived ten months at free quarters in Gévaudan and Vivarais; he ate women and children and shepherdesses celebrated for their beauty; he has been seen at broad noonday chasing a post-chaise and outrider along the king’s high-road, and chaise and outrider fleeing before him at the gallop. He was placarded like a political offender, and ten thousand francs were offered for his head…[65]
Это было ужасно. Он говорил отчетливо и членораздельно, при том что рот Павла Ивановича дергался невпопад словам.
– Чудовище, – несчастный, брызжа слюной, воздел руку к потолку, – принадлежало к разряду еще не виданных особей. Рыжая шерсть с черной полосой вдоль хребта, свиная голова с огромной пастью…
114 
