очень нудно 
29 
Так я и сделал. Костыль уже лежал под липами, когда я, уже немного успокоившись, все еще представлял движение черного шара смерти.
Обед прошел безо всяких историй, а во второй половине дня я вернулся в сад, рассеянно созерцая сбор липового цвета. Дуллита смотрела на меня в упор, так же, как Галючка. Не сводила с меня глаз ни на минуту. А я был уверен, что отныне она будет покоряться мне, как рабыня. Я так уверовал в это, что заранее наслаждался утонченными роскошествами любви, когда позволяешь себе быть невнимательным, а обожаемое существо считает каждую божественную минуту рядом с тобой. Только распущенность дает нам силу не замечать это существо, пренебрегать им как собакой, хотя мы знаем, что в следующее мгновение сами будем готовы ползти за ним, как собака.
Итак, Дуллита крепко привязана к концу желтого кожаного поводка моей страсти, а я смотрю куда-то в сторону. Мой взгляд особенно привлекает подмышка полногрудой сборщицы. Это приятное углубление перламутровой кожи, в которой живет кустик черных волос. Мои глаза переходят от этого гнезда к округлым грудям, чья божественная полнота, кажется, нависает над самыми моими веками. Но вскоре, стряхнув оцепенение, я чувствую сильное желание чтото сделать. Вот что захотелось Сальвадору! Я откопаю мой костыль из цветочной могилы и тем же концом, которым перевернул ежа, нежно дотронусь до теплой сверкающей груди крестьянки, зажму развилкой шелковые полушария.
Вся моя жизнь состояла из капризов такого рода. И каждый миг я готов бы пожертвовать шикарным путешествием в Индию ради подобной детской пантомимы. Однако сделать такое не так легко, как кажется. И это подтверждал мой опыт: в голове у меня роились тысячи планов, в которых моя сила, хитрость и лицемерие были пущены в ход для достижения удивительных результатов. Вот после всего этого костыль мог бы стать королевским скипетром!
Садилось солнце, пирамида цветов росла, и Дуллита легла среди них. Желание потрогать костылем грудь женщины стало таким острым, что я предпочел бы умереть, нежели отказаться от него. Надо было действовать решительно и уже сейчас переодеться королем. Выйди я одетым, ляг в цветы подле Дуллиты — и она умрет от любви. Я побежал к себе в комнату и надел на голову корону. Никогда в жизни я не казался себе таким красивым, как в тот день. Сквозь загар на моем лице пробивалась восковая бледность, под глазами были круги. Я выбежал из комнаты. На первом этаже нужно было миновать коридор, из которого в сад выходило небольшое окошко. Три дыни, подвешенные на бечевке, высыхали под потолком. Я остановился на миг, посмотрел на них — и мне в голову мгновенно пришла мысль, которая позволяла осуществить мою утонченную фантазию.
Коридор был в полумраке, окошко давало немного света, Если сборщица поставит лестницу совсем близко к окну и поднимется на определенную высоту, я смогу увидеть в рамке окна ее груди, отдельно от всего тела. И смогу разглядеть все подробности, не боясь, что меня кто-то заметит. Рассматривая их, я легко приподыму вилкой костыля одну из дынь, подвешенных к потолку. Эта затея показалась мне в сто раз ужасней, чем первоначальный замысел, — ведь дыня символизировала сейчас всю зрелую значительность моего желания. Плод был тем ароматнее и слаще для меня, что его выпуклость, на мой взгляд, точно соответствовала груди крестьянки. Я не только смогу погладить его костылем, но даже укусить потом.
Но как заставить сборщицу подойти к окну? Я нашел только одно средство. Залез на верхний этаж и уронил колесико на шнурке так, чтобы оно застряло на вьющихся розах фасада. Бамбуковой палкой я так перепутал шнурок с ветвями, чтобы расцепить их можно было не сразу. Затем я побежал в сад и, хныча, попросил красавицу с чудными грудями найти мое колесико с помощью лестницы. И тут же откопал свой костыль из цветочной груды. В «Мулен де ла Тур» всем было ведено исполнять мои прихоти, к тому же сборщица, наверно, была рада прервать свою работу хоть ненадолго. Так или иначе, но она спустилась с лестницы, на удивление грациозно перехватывая перекладины руками. Капля пота из открывшейся подмышки упала и попала мне прямо в лоб, как одна из крупных теплых капель, предвещающих летнюю грозу. Но эта предвещала иную грозу, бушевавшую в моей душе второй день. С помощью Дуллиты молодка подтащила лестницу и слегка прислонила ее к стене дома. А я в это время успел побежать к себе в комнату и раздеться донага. Я казался себе красивым, как никогда. Вот бы они обе увидели меня! Но поскольку мне никогда не удавалось быстро раздеться и одеться, на плечи я просто набросил красный плащ. Спустившись в коридор, я увидел, что женщина уже влезла на лестницу и се груди оказались в раме окна. Мой расчет оказался точным. Нижняя рама пересекала ее на высоте бедер, а верхняя скрывала голову. Ее тело обозначилось передо мной, еще больше затеняя и без того темный коридор. Было очень душно, и я сбросил мантию. Пока она распутывает шнурок, так хорошо запутанный моими стараниями на кусте розы, у меня хватит времени на задуманное, а когда она спустится, я спрячусь за стеной. Лирическая слеза блистала в моих глазах. Я протянул костыль к дыне. Она оказалась более спелой, чем я думал, и костыль вонзился в ее мякоть. Я повернулся к грудям, которые заслоняли мне свет. Шары грудей и шары дынь были так похожи, что это сходство лишь обостряло мое желание. Движением костыля я сильней надавил на дыню, она треснула и на меня потек липкий сок, сперва капля за каплей, потом струей. Я открыл рот, чтобы поймать немного сладкого и слегка отдающего аммиаком сока. Безумная жажда охватила меня. Мои глаза метались от дыни к грудям, от грудей к дыне такими скачками, что движения мои стали неконтролируемые. Костыль крошил дыню, и кончилось дело тем, что она упала мне на голову как раз тогда, когда женщина с пресловутыми грудями, распутав наконец шнурок колеса, стала спускаться по лестнице. Я, чтобы спрятаться, бросился на пол и упал на свой красный плащ, пропитанный дынным соком. Хромающий, измученный, я боялся, что крестьянка, увидев меня в коридоре голым, не поверит своим глазам и поднимется на одну ступеньку, но, вопреки моим ожиданиям, она не заметила меня и скрылась из виду. Свет солнца снова проник в окошко и осветил высоко на стене две нетронутые дыни. У меня не было больше желания играть с ними. Очарование развеялось и больше не повторится. Мои мышцы ослабели от крайней усталости. Тени двух дынь больше не напоминали груди сборщицы липового цвета. Напротив, они мрачно воскрешали в памяти шарик разлагающегося ежа. Меня била дрожь, я пошел к себе и лег в постель. Так меня застала ночь.
29 
