очень нудно 
124 
Он вставляет диск в дисковод, нажимает «старт», но уже через несколько секунд выключает — Тианна, обнаженная, с осовелым взглядом, потеет на той самой кровати, на которой уселся Леннокс. В кадре появляется — и приближается к Тиание — похотливый, оскаленный Ланс Диринг, офицер полиции. Однако на смену экранной черноте, возникшей в ответ на клик мыши, приходит другой видеоряд — кошмарное шоу Хорсбурга. Ленноксу пришлось досмотреть его до конца. В век цифрового видео все подлежит записи, причем грехи подлежат в большей степени, чем достижения со знаком «плюс». Записывают на телефоны и видеокамеры, выкладывают в Сети. Иммунитета к нарциссизму нет ни у кого, насильники — не исключение. Нет, главные звезды, это, конечно, убийцы — синдром Раскольникова усугубляется доступными технологиями и культурой исповеди. Непреодолимое желание запечатлеть свои поступки тяготеет над каждым — над преступником, над художником, над гражданином; всем подавай толику цифрового бессмертия. Хорсбург тоже поимел свою аудиторию — белый как простыня Гиллман обернулся к Ленноксу, кивнул на проигрыватель и нажал «старт».
Хорсбургов фильм (место действия — коттедж в Бервикшире) был скверно снят. Всего одна видеокамера, вероятно, располагавшаяся на треноге, брала только средние планы. На кровати двое; крохотная девочка привязана к каркасу за лодыжки и запястья. Ты видел главным образом спину Хорсбурга, распластавшегося сверху; впрочем, один раз Хорсбург отвлекся, в камере возникло его жуткое резиновое лицо, он закатил глаза и облизнулся — деланно, карикатурно, тошнотворно. Поначалу лишь леденящие кровь, ритмичные «нет», относившиеся к невозможности поверить в совершаемое над нею, говорили о том, что девочка еще жива. Ее выкрики были не столько мольбами прекратить изнасилование, сколько стоической попыткой отрицать самый его факт. Потом девочка стала всхлипывать:
— Мне больно, больно, я хочу к маме, я хочу к маме...
Смотреть было невыносимо, выключить — нельзя. Леннокс тяжело дышал, не сводил глаз с показателя громкости внизу экрана, пытался убрать звук хотя бы в собственном мозгу, сосредоточиться на эпизодах матчей, которые видел на стадионе «Тайнкасл», с трибун Уитфилда строить предположения, каковы были бы результаты, в данное время не вдохновляющие, останься Джордж Берли главным тренером...
Вдруг Кондитер отвесил Бритни пощечину и развернул ее личико к камере.
— На меня смотри! На меня смотри, сука! — орал он, едва не ломая шейку, принуждая Леннокса заглянуть в огромные от ужаса глаза обреченной девочки. — А теперь в камеру! Пусть уэнают, кто с тобой развлекается!
Гиллман пальцем указал на экран.
—У него кольцо на пальце. Он этим кольцом ей все влагалище располосовал. Вроде же пробы отовсюду брали. Кто из лаборантов занимался — часом не Эдди Этертон? Недоучка, блин. Помнишь, он и в коннингсбургском деле напортачил, при сборе улик?
Похоже, Гиллман видел на экране ключевые моменты кислого футбольного матча — те же, что Леннокс пытался нарисовать в воображении.
А теперь Бритни превратилась в Тианну, и Леннокс не может смотреть. Но он должен смотреть. Он не может не смотреть. Он снова нажимает «старт».
Всё по-другому. Хорсбург стал Дирингом. Съемка качественная, даже саундтрек имеется — вроде духовые воют. Леннокс вспоминает, как вез Тианну в Болонью. Меня от этой музыки тошнит. Улыбающаяся Дирингова физиономия, его же доброкачественная сосредоточенность. Как будто речь о любви. Девочка, оглушенная, усыпленная каким-то зельем, безвольная, безучастная, точно кукла; это Тианна, это Диринг Тианну насилует. Малютку Тианну, у которой недостает переднего молочного зуба, у которой рюкзак в виде овечки и набор бейсбольных карточек; Ленноксовы пальцы стискивают покрывало, он чувствует слезы на щеках — он не мог позволить себе слез, когда смотрел видео Мистера Кондитера. Касается пальцами сухой щеки. Нет, он не плачет.
Леннокс выключает компьютер. Гортань в тисках ярости. В груди все клокочет. Леннокс встает (ноги как ватные), вытаскивает диск, рассматривает его — обычный, серебристый, без пометок, с виду безобидный. Сквозь шум мотора из соседней каюты доносятся вопли. Внезапно обрываются, когда издававший их видит в дверном проеме Рэя Леннокса.
— Продолжай. Продолжай орать, — велит Леннокс Хуану Кастилиано. — Мне надо, чтобы ты орал — я хочу сказать тебе пару ласковых. Потому что, если не скажу, точно башку твою вонючую оторву к такой-то матери. — Взгляд черных, холодных глаз пригвождает педофила к месту, заставляет скукожиться от ужаса.
124 
