26 
— Ну, председатель, — нетерпеливо сказал Лукашин, едва они сели к кустам, — выкладывай! Как сев?
— Пашем помаленьку. С кормом только беда. Лошади через каждую сажень останавливаются.
— Да, вот что… — нахмурился Лукашин. — Вам придется две лошади послать в Водяны, и срочно. Слыхали, какое несчастье там?
Анфиса резко потянулась к ивовой ветке:
— А самим на себе пахать? Лошадей-то у нас сколько?
— А у них больше? — жестко сказал Лукашин. — Люди на поветях живут, в избах кирпич да глина, а вы разводите… Райком дал указание всем колхозам выделить. И коров тоже. Там ни одной коровы в колхозе не осталось.
Он свернул цигарку, помягчавшим голосом спросил:
— Когда сев рассчитываете кончить?
— В хорошие годы до войны за две недели сеяли, а нынче, видать, не скоро…
— Так не пойдет! — возразил Лукашин. — У вас нормы на пахоте установлены?
Обида взяла Анфису. И всего-то без году неделя как она председателем, а только и слышит: председатель, подай! председатель, подай!.. Вот и этот тоже! Налетел, ничего не спросил, как она тут выкручивалась. Небось, как выбирали, на посулы не скупился…
— Нормы во всех колхозах одинаковы, — вспылила Анфиса. — На твердой вспашке меньше, на мягкой больше…
— Да я не про то, — с раздражением перебил Лукашин. — Людей у вас сейчас меньше, чем до войны. Значит, каждый должен больше вспахивать. На сколько? Надо каждому твердое задание на день и чтобы соревнование. Обязательно!
— Вот, вот. Старо да мало соревноваться будут… Что уж выдумывать, отмахнулась Анфиса.
У Лукашина давно пропало то радостное настроение, с которым он начинал разговор с Анфисой. Черствость ее к чужой беде возмутила его. И потом эти рассуждения… Запряглась в плуг, а за колхоз дядя будет думать?
Смерив ее недобрым взглядом, он кивнул на подходивших к ним колхозников:
— А вот их спросим, — что скажут.
Марина-стрелеха, радуясь возвращению своего запропавшего квартиранта, на ходу размахивала руками:
— Пришел, родимушко…
Но голос ее потонул в реве Трофима:
— Что на фронте, комиссар? Сводка какая?
— Газет не принесли, Иван Дмитриевич? — обдала Лукашина своим светлым взглядом Настя. — Мы уж сколько дней не получаем.
Лукашин коротко рассказал о новостях с фронта.
— В общем, ничего существенного, — закончил он.
— Это как понять? — спросила Дарья. — Котору неделю про это слышим…
— Так и будут стоять, ни тпру ни ну? — зло уставился на него Трофим.
Старое, знакомое чувство личной вины за положение на фронте поднялось в душе Лукашина.
— «Ничего существенного», — сказал он, глядя в землю, — это очень существенно сейчас. Как бы вам сказать? Ну, одним словом, наша армия держит гитлеровские войска на одном месте, и днем и ночью перемалывает их силу… Чтобы самой потом в наступление перейти. Фашисты теперь — не сорок первый год — битые! Наступать по всему фронту — силенок маловато. Ну и хитрят, щупают, где слабина у нас есть.
Лукашин помолчал, дрогнувшим голосом добавил:
— А чтобы сзади, в их тылу, никто не мешал, наших людей уничтожают…
Он достал из сумки газету, развернул:
— Тут нота напечатана… О зверствах фашистских захватчиков на оккупированной территории. «В белорусской деревне Холмы, Могилевской области, — начал читать Лукашин, — гитлеровцы схватили шесть девушек в возрасте пятнадцати — семнадцати лет, изнасиловали их, вывернули руки, выкололи глаза и убили. Одну молодую девушку — колхозницу Аксенову — привязали за ноги к верхушкам деревьев и разорвали…»
Анфиса обхватила вздрагивающую Настю, прижала к себе.
И снова и снова — пытки, ужасы, казни…
— «Героически погибла группа женщин и детей — жителей деревни Речица, Смоленской области…»
Голос Лукашина оборвался. Лицо его побледнело, пот выступил на лбу.
— Я сам со Смоленщины… Семья там…
Он пересилил себя и твердым голосом прочитал:
— «…Героически погибла группа женщин и детей — жителей деревни Речица, Смоленской области, которых немцы, предприняв первого февраля тысяча девятьсот сорок второго года контратаку на деревню Будские Выселки, погнали впереди своих наступающих подразделений. Когда измученные женщины и дети приблизились к советским позициям, они смело крикнули красноармейцам: „Стреляйте, позади нас немцы!“» — Лукашин стиснул в кулаке газету: — А у нас по старинке… Работаем как бог на душу положит. Даже дневных заданий нету… Стыд!..
26 
