очень нудно 
106 
Под потолком болталась одна лампочка в плафоне, было холодно и волгло. Зубастые стены скалились и тыкали в спину людей, которые стояли и разговаривали. Откуда-то просачивался приглушенный вой сирен. Их искаженный голос, как-то пробравшийся в подвал, слышали все. И хотя это заронило немалые сомнения в надежности убежища, по крайней мере, здесь люди услышат и три сирены, означающие отбой воздушной тревоги и спасение. Им не понадобится Luftschutzwart — уполномоченный по гражданской обороне.
Руди, не теряя времени, разыскал Лизель и встал рядом. Волосы у него указывали куда-то в потолок.
— Здорово, скажи?
Лизель не удержалась от ехидства:
— Да, прелесть.
— Ай, да ладно тебе, Лизель, кончай. Что плохого может случиться, кроме того, что всех расплющит или зажарит, или что там еще делают бомбы?
Лизель огляделась, оценивая лица. И взялась составлять список — кто больше всех боится.
* * * СПИСОК ЛУЧШИХ ЖЕРТВ * * *
1. Фрау Хольцапфель.
2. Герр Фидлер.
3. Юноша.
4. Роза Хуберман.
Глаза фрау Хольцапфель были широко распахнуты. Ее жилистая фигура гнулась вперед, а рот стал кругом. Герр Фидлер занимался тем, что спрашивал людей, некоторых — по несколько раз, как они себя чувствуют. Юноша по имени Рольф Шульц держался в углу обособленно и беззвучно разговаривал с воздухом около себя, за что-то его распекая. Руки у него намертво зацементировались в карманах. Роза едва заметно покачивалась вперед-назад.
— Лизель, — прошептала она, — поди сюда.
Она схватилась за девочку сзади, крепко сжала ее плечи. Роза пела песню, но так тихо, что Лизель не могла разобрать. Ноты рождались на выдохе и умирали в губах. Папа рядом с ними оставался спокоен и недвижен. Только раз он положил свою теплую ладонь на холодную макушку Лизель. Ты не умрешь, говорила эта ладонь, и она не врала.
Слева от Хуберманов стояли Алекс и Барбара Штайнеры с самыми младшими — Беттиной и Эммой. Обе девочки вцепились в правую ногу матери. Старший, Курт, смотрел перед собой, как образцовый гитлерюгендовец, и держал за руку Карин, которая была крохотной даже для своих семи лет. Десятилетняя Анна-Мария играла с рыхлой поверхностью цементной стены.
По другую сторону от Штайнеров стояли Пфиффикус и семья Йенсонов.
Пфиффикус не насвистывал.
Бородатый герр Йенсон крепко обнимал жену, а двое их детей то и дело погружались в молчание. Время от времени они подначивали друг друга, но затихали, едва доходило до настоящей перебранки.
Примерно через десять минут самым заметным в подвале стала какая-то бездвижность. Тела спаялись вместе, и только ступни меняли положение или нажим. К лицам прикована застылость. Люди смотрели друг на друга и ждали.
* * * «СЛОВАРЬ ДУДЕНА», ТОЛКОВАНИЕ № 3 * * *
Angst — страх: неприятное, часто сильное чувство, вызванное предчувствием или осознанием опасности.
Родственные слова: ужас, боязнь, тревога, испуг, паника.
Про иные убежища рассказывали, что там пели «Deutschland über Alles» или люди скандалили в затхлости собственного дыхания. В убежище Фидлеров ничего такого не было. Только страх и мрачные размышления да мертвая песня на картонных губах Розы Хуберман.
Незадолго до того, как сирены просигналили отбой, Алекс Штайнер, человек с неподвижным деревянным лицом, выманил младшеньких из маминых ног. Потом нащупал свободную руку сына. Курт — все тот же стоик, исполненный взгляда, — чуть крепче сжал руку сестры. Вскоре все убежище взялось за руки — два десятка немцев стояли в комковатом кругу. Холодные руки оттаивали в теплых ладонях, а кому-то даже передавался пульс соседа. Толкался сквозь слои бледной отвердевшей кожи. Некоторые закрыли глаза — не то в ожидании гибельного конца, не то в надежде на знак того, что налет завершился.
Заслуживали они лучшего, все эти люди?
Сколько их, опьяненных запахом фюрерова взгляда, активно преследовали других, повторяя высказывания Гитлера, его страницы, его опус? Виновата ли Роза Хуберман? Укрывательница еврея? Или Ганс? Разве все они заслуживали смерти? Дети?
Меня сильно интересуют ответы на все эти вопросы, но я не могу позволить, чтобы они меня соблазнили. Я знаю только, что все эти люди в ту ночь, за исключением самых маленьких, почуяли бы меня. Я был намеком. Я был советом, и мои воображаемые ноги шаркали в кухне и по коридору.
Как это часто бывает с людьми, когда я читал о них словами книжной воришки, мне было их жаль — хотя не так жаль, как тех, кого я в то время сгребал по лагерям. Конечно, немцев в подвалах можно пожалеть, но у них по крайней мере был шанс. Подвал — не душевая. Их никто не загонял под душ. Для тех людей жизнь была еще доступна.
106 
