22 
Дома они с Папой уже довольно продвинулась в чтении «Наставления могильщику». Обводили слова, которых Лизель не могла понять, и на другой день несли их в подвал. Лизель думала, этого хватит. Этого не хватило.
Где-то в начале ноября в школе давали проверочные задания. Одно — по чтению. Каждого ученика заставляли выйти перед классом и читать выбранный учителем текст. Стояло морозное, но яркое от солнца утро. Дети щурились до хруста. Светился ореол вокруг неумолимого жнеца — сестры Марии. (Кстати — мне нравится это человеческое представление о неумолимом жнеце. Мне нравится коса. Она меня забавляет.)
В отяжелевшем от солнца классе в случайном порядке щелкали фамилии:
— Вальденхайм, Леман, Штайнер.
Все они вставали и читали, каждый в меру способностей. Руди читал на удивление хорошо.
Пока шла проверка, в душе Лизель мешались жаркое предвкушение и мучительный страх. Ей отчаянно хотелось испытать свои силы, выяснить наконец, как у нее идет дело. По плечу ли будет ей? Сможет ли она хотя бы приблизиться к Руди и остальным?
Всякий раз, когда сестра Мария заглядывала в список, нервы струной натягивались у Лизель в ребрах. Начиналась струна в животе, а тянулась вверх. И скоро закручивалась вокруг шеи, толстая, как веревка.
Вот Томми Мюллер закончил свое неважное выступление, и Лизель оглядела класс. Всех остальных уже поднимали. Осталась только она.
— Отлично. — Сестра Мария кивнула, углубившись в список. — Всех проверила.
Как?
— Нет!
Голос практически возник сам собой в другом углу комнаты. На конце голоса был лимонноволосый мальчишка, чьи коленки в штанинах стукались друг об друга под столом. Вытянув руку вверх, он сказал:
— Сестра Мария, кажется, вы пропустили Лизель!
Сестру Марию.
Это не впечатлило.
Она шлепнула папку на стол перед собой и с одышливым неодобрением оглядела Руди. Почти уныло. За что, сокрушалась она, приходится ей возиться с Руди Штайнером? Он просто не может держать рот закрытым. За что, Господи, за что?
— Нет, — сказала она решительно. Ее брюшко подалось вперед вместе с остальной сестрой Марией. — Боюсь, Руди, Лизель еще не сумеет. — Учительница бросила взгляд в сторону — за подтверждением. — Она почитает мне позже.
Девочка откашлялась и заговорила тихо, но вызывающе:
— Я могу и сейчас, сестра Мария. — Большинство детей наблюдали молча. Некоторые явили чудесное детское искусство хихиканья.
Терпение сестры Марии лопнуло.
— Нет, не можешь!.. Ты куда?
Потому что Лизель встала из-за парты и медленно, на жестких ногах уже шагала к доске. Она взяла книгу и открыла ее наугад.
— Ладно, — сказал сестра Мария. — Хочешь сдавать? Начинай.
— Да, сестра.
Бросив быстрый взгляд на Руди, Лизель опустила глаза и побежала ими по строчками.
Когда она снова подняла взгляд, стены растянулись в разные стороны, а потом схлопнулись вместе. Всех учеников смяло прямо на ее глазах, и в лучезарный миг Лизель представила, как читает всю страницу в безупречном и полном беглости торжестве.
* * * КЛЮЧЕВОЕ СЛОВО * * *
представила
— Давай, Лизель!
Руди нарушил молчание.
Книжная воришка снова посмотрела вниз, на слова.
Давай. Теперь Руди произнес это беззвучно. Давай, Лизель.
Кровь сделалась громче. Строчки поплыли.
Белая страница внезапно оказалась написанной на чужом наречии, и никакой пользы не было от слез, что вдруг застили глаза. Теперь уже Лизель не видела ни одного слова.
Да еще солнце. Чтоб оно пропало. Оно вломилось в окно — стекло повсюду — и светило прямо на никчемушную девочку. И кричало ей в лицо:
— Может, книжку ты и украла, да читать не умеешь!
Ее осенило. Выход есть.
Вдох-выдох, вдох-выдох — и она принялась читать, но не по книге, что лежала перед ней. А кусок из «Наставления могильщику». Глава третья: «В случае снега». Лизель выучила ее с Папиного голоса.
— «В случае снега, — выводила она, — надо позаботиться, чтобы лопата была крепкой. Копать нужно глубоко, лениться нельзя. Нельзя халтурить». — Лизель втянула новый ком воздуха. — «Разумеется, легче было бы подождать, пока не потеплеет, и тогда…»
На этом и кончилось.
Книгу вырвали у нее из рук, и было сказано:
— Лизель — коридор!
Получая несильную взбучку, Лизель между взмахами секущей монашеской руки слышала, как в классе все смеются. И видела их. Всех этих смятых детей. Скалятся и смеются. Залитые солнцем. Смеялись все, кроме Руди.
22 
