190 
— Где человек?! — встрепенулся вихлястый. — Какой такой человек? — И близко наклонился к лицу Иннокентия Васильевича. — Да это жа!.. Это жа шпиён барский!.. Ах ты, оборотень! — и сгреб Пуськина за грудки.
Пуськин рванулся, кувыркнувшись через бревнышки. Посыпались пуговицы с косоворотки.
— Стой! — закричал мужик. — Врешь — не уйдешь!.. Игнат, забегай ему слева!
Игнат, гремя ведром, забегал слева.
Вихлястый, хрипло свистя горлом, топал за спиной.
Да куда там! Они кого догонять-то вздумали? Бывшего чемпиона межвузовской олимпиады по бегу на двести метров с барьерами. Мастера спорта. Кандидата в Олимпийскую сборную.
Иннокентий Васильевич лупил так, что, извиняемся, лапти в задницу влипали.
Бежал он в сторону леса. Вернее, подлеска, что обнаружилось при первом соприкосновении. Чтобы уберечься от лунного света, Пуськин низко пригнулся и пошел закладывать заячьи петли.
Мужики потеряли его сразу на опушке.
И сами, видать, порастерялись.
Они долго еще аукались, перемежая ауканья матерками, потом — слышно было — сошлись и, переругиваясь па ходу, поворотили назад, к деревне.
Переругивания их разноголосые доносились все глуше и глуше.
Снова раннее утро
Проснулся Иннокентий Васильевич, когда солнышко припекло ему затылок.
Как? Когда он упал? Где его сон сморил? Пуськин не помнил: отшибло. То ли, может, головой ударился, то ли нервное потрясение его свалило.
Он перевернулся на спину. И обнаружил, что лежит среди вырубок. Массивные сосновые пни окружали его. «Спиридонова, видать, работа, — подумал Иннокентий Васильевич, вспомнив вчерашний рассказ бабки о своем «сродственнике», перекупившем у барина Овчинниковскую рощу. — Чисто, однако, бреет, живоглот — подряд, не выборочно».
Вырубки были, впрочем, не свежие. Вокруг иных пеньков поднялись уже молоденькие, полуметровые сосенки. Азартно перла вверх разная прочная растительная сволочь. Пуськин стихи вспомнил одного своего знакомого поэта: «…Стебли проворные, сорные солнцу рванулись навстречь». Он плохо разбирался в породах деревьев и сортов трав. Стыдился этого: как приверженцу деревенской тематики, ему бы полагалось поименно знать каждую былинку — да вот не мог запомнить, не умел.
Пели проснувшиеся птицы, щебетали, чирикали.
Пуськин и птиц не различал по голосам.
Но все равно было хорошо лежать вот так, наслаждаться их щебетом.
Пуськин аж глаза от наслаждения зажмурил.
За соседним кустом вдруг приглушенно заговорили.
Иннокентий Васильевич напрягся — подумав: не вчерашние ли это его преследователи? Но потом вслушался: нет, не они — другими были голоса. Содержание разговора его, однако, не утешило:
— Филь, а Филь! — скрипуче зудел первый голос, похоже старческий. — Ты глянь, лапоточки на ем какие барские. Прям загляденье. Празднишные, а?.. Давай сымем.
— На что они мне? — лениво ответил молодой бас. Не бас даже, а какой-то нутряной земной гул. — На нос рази?
— От ты какой, Филя! — сварливо обиделся первый голос. — Всё о себе, да о себе!.. Тебе не нужны, а мине в самый раз.
— Ну, вот и сымай, — зевнул невидимый Филя.
— Сымай! Рази ж я один с ним совладаю. Гляди — какой боров гладкий.
— Тады ходи босиком. Ты жа у нас привышный. У тебя вон на подошвах-то наросло — ровно у коня на копытах, — Филя, похоже, не лишен был юмора. — По стерне идешь — дак стерня ломается.
Собеседник обиженно плюнул и умолк. Но — ненадолго. Нетерпение его, видать, распирало.
— Филь, а Филь! — снова начал он. — Ты глянь, какая рубашка на ем нарядна!..
— На што она мне? — стандартно отвечал Филя.
— Вот послал бог сотоварища! — озлился собеседник. — На што, на што! Тебе бы только девкам подолы на голове завязывать — тут ты мастер… В кабак отнесем — вот на што!
— Ну, ежели в кабак, — Филя тяжело ворохнулся за кустом. — Ежели в кабак — тады…
«Грабить будут», — пронеслось в мозгу у Пуськина.
Он вскочил было — но что-то обезьяноподобное стремительно бросилось ему под ноги. Пуськин упал. И тут же двухпудовый Филин кулак опустился ему на голову.
Лапти и рубашку грабители стащили с него, надо полагать, с бесчувственного. Потому что, когда Пуськин очнулся, на нем были одни лишь портки. Лежал он опять лицом кверху: наверное, грабители вертели его, переворачивали — для своих удобств.
190 
