84 
Она была неприятно поражена. Его концерты, которые она слышала, были хороши; они были полны огня и драматизма и в то же время не казались вызывающими, при всем новаторстве в них чувствовалось уважение к исполнительской традиции. Да, конечно, дирижировать он умел, но к чему все остальное? Такая вызывающая самореклама казалась вульгарной, эгоцентричной. Еще не получив приглашения, она заранее решила, что не пойдет на банкет. Большинство музыкантов из оркестра, кроме разве что нескольких стариков, которых не вдохновила эта идея, горели желанием встретиться с ним, но она не входила в их число, она не собиралась идти на поклон к этому вундеркинду. Тридцать, думала она, совсем мальчишка! Она внезапно вспомнила то время, когда тридцать лет казались ей старостью. И вот уже ей тридцать шесть, но до сих пор она не ощущала себя старой.
Потом она подумала, что ведь пошла бы, будь это не он, а кто-то еще; к тому же на банкете собирался быть один музыкальный критик, который недавно вернулся из Штатов и к которому она уже давно с интересом присматривалась, а тут как раз будет возможность с ним поговорить. Она пойдет, но не будет просить, чтобы ее представили этому мальчику с журнальных обложек. Она перерыла половину своего гардероба, прежде чем нашла то, что надо: не слишком просто, но и не настолько броско, чтобы можно было сказать, будто она хочет обратить на себя внимание этой звезды. Черный костюм западного покроя, жакет довольно короткий, как у танцовщиц фламенко, узкая юбка со скромным разрезом, скорее для удобства, чем для привлечения внимания. Белая шелковая блузка и гладкие черные чулки; черные туфли без каблука, так как журналист невысокого роста.
Она пришла попозже, на тот случай, если вначале была предусмотрена какая-то официальная часть. Журналист был сильно простужен и сразу ушел, она едва успела обменяться с ним любезностями и проверить, не пришел ли он сюда с кем-нибудь еще. Она чуть было не ушла вслед за журналистом, но осталась.
Побродила в толпе, чем-то угостилась в буфете, поговорила с разными людьми. Она решила вернуться домой и почитать книжку, как только кто-нибудь начнет приставать со скучными разговорами.
Когда она отходила от буфета, держа в руке маленькую бумажную тарелочку, ей поклонился господин Окамото. Рядом с ним, улыбаясь ей ослепительной улыбкой, стоял Санаэ Наритоми, одетый, как она подумала, на манер шулера с берегов Миссисипи. Он протянул ей длинную белую руку, в то время как Окамото сказал:
— Наритоми-сан просил меня представить его вам…
Она взяла тарелку в другую руку. Он пожал ей руку и поклонился:
— Спасибо, господин Окамото. Госпожа Онода, я уже несколько лет мечтал познакомиться с вами. У меня есть все ваши записи.
Он сверкнул белозубой улыбкой, совершенно естественным жестом откинул назад волосы, с непринужденным «Разрешите?» взял с ее тарелки кусочек лосося и отправил себе в рот; она даже не заметила, как ушел господин Окамото.
— Вкуснотища! — сказал Наритоми. — М-м-м. Надеюсь, мы сможем вместе поработать. Я бы счел это за честь.
— Ну, — неуверенно сказала она, отставив тарелку на стол у себя за спиной, но тут же забрав ее обратно из страха показаться невежливой — вдруг он подумает, что она отставила тарелку только для того, чтобы он больше с нее ничего не взял.
Ее бросило в жар.
— Ну, — снова сказала она, чувствуя себя такой косноязычной дурочкой, какими, вероятно, всегда делались женщины, разговаривая с ним. — Я ведь играю в оркестре. И раз уж вы будете с нами гастролировать, мы обязательно будем вместе играть.
— Не то, — щелкнул он пальцами и быстро покачал головой. — Я имел в виду более тесное сотрудничество. Я бы счел за честь как-нибудь выступить вашим аккомпаниатором; и у меня есть несколько пьес… они, возможно, не так уж хороши, может быть, ненамного лучше моей чисто дилетантской игры на рояле… — Она слышала его чисто дилетантскую игру на рояле; он вполне бы мог сделать карьеру концертного пианиста, если бы не избрал стезю дирижера. — Но я бы был просто… — Он покачал головой и порывисто стиснул ладони. Интересно, подумала она, чем это от него пахнет; уж не тем ли самым одеколоном, который он рекламирует? — … Я был бы в восторге, если бы их сыграли вы. Я всегда любил виолончель, особенно ваше исполнение. Нет, совершенно серьезно! Я действительно надеюсь, что вы сделаете это для меня. Но что ж это я! — Он хлопнул себя по лбу, сам усмехнувшись театральности своего жеста. — Не стоило мне так пускаться с места в карьер, да? Как же я забыл, что нужно было начать со светской болтовни, так ведь? Надо было вас сперва умаслить, смутить комплиментами, потом сказать, как я рад, что вернулся в Японию, и что, мол, да, я очень хорошо долетел, да, я сам пользуюсь теми вещами, которые рекламирую на телевидении, и ни один гайдзин на самом деле не… но сейчас я, кажется, слишком уж заболтался, да? Это от нервности. А знаете, эта лососина действительно очень вкусная, вы не возражаете?…
84 
