7 
3
В баню заходить не стали. Баню без веника разве оценишь? И в дровяник не заглядывали — тут техника недалеко шагнула: все тот же колун с расшлепанным обухом да чурбан сосновый, сук на суку. Прошли прямо к въездным воротам. Михаил уж сколько раз сегодня проходил мимо этих ворот, а вот подошел к ним сейчас, и опять душа на небе.
Чудо-ворота! Широкие, на два створа — на любой машине въезжай, столбы на века — из лиственницы, и цвет красный. Как Первомай, как Октябрьская революция. И вот все, кто ни едет, кто ни идет — чужие, свои, пекашинцы, все пялят глаза. Останавливаются. Потому что нет таких ворот ни у кого по всей Пинеге.
И Раиса, которая букой смотрела, когда он их ставил («На что время тратишь?»), теперь прикусила язык.
— А в музыку-то мою поиграли? — Михаил с силой брякнул кованым кольцом у калитки сбоку и на какое-то мгновенье блаженно закрыл глаза: такой гремучий, такой чистый звон раскатился вокруг. — Это чтобы без доклада не входить. В городе в звонок звонят, а мы — хуже?
В это время еще одно кольцо забренькало — у соседей. Калина Иванович из дому вышел — с котомкой, с черным, продымленным чайником, а следом за ним сама.
— Знаете, нет, кто это? — быстрым шепотом спросил Михаил у братьев. Не знаете? Да это же Калина Иванович! Дунаев!
— Дунаев? Тот самый Дунаев?
— Да, да, тот самый!
— Это о котором статья-то нынешней зимой в «Правде Севера» была? — Петр все еще не мог поверить, чтобы такая знаменитость у брата под самым под боком жила.
— Статья!.. Одна, что ли, о нем статья была? Шутите: комиссар гражданской войны! Самого Ленина видал…
Котомка была явно не по старику — его качнуло, обнесло, и Михаил задорно крикнул Евдокии, обхватившей мужа:
— Держи, держи крепче! Чего ворон считаешь?
— Замолчи, к лешакам! Без тебя тошно.
— Видали, видали, какой голосок! Зря, думаете, Дунька-угар прозвали.
Михаил потащил братьев на соседнее подворье. Прямо через воротца в старой изгороди. С Евдокией — просто. Что ни ляпнул, что ни брякнул, и ладно. Все прошла, все вызнала, где ни бывала, кого и чего ни видала ничего не пристало, ничего не прилипло. Как была баба деревенская, такой и осталась. Даже одежду и ту на деревенский пошиб носила: сарафан, какой сейчас и на самой старорежимной старушонке не всегда увидишь, пояс узорчатый, домашнего плетенья, безрукава… Зато уж с Калиной Ивановичем будь начеку. Вроде бы старичонко, сушина наскрозь просушенная, вроде бы ветошь, как все в его возрасте, да вдруг так сказанет, такую породу выкажет — сразу по стойке «смирно» уши поставишь. И сейчас, когда Михаил все стариковские ранги братьям назвал, ему особенно хотелось показать, что он на равных с Калиной Ивановичем.
— Куда это навострил лыжи? — с ходу закричал он старику. — Не на Марьюшу?
— Да, имею такое намеренье.
— Погодь до завтра. Праздник сегодня. Посидели бы вечерком, у меня братья приехали.
Тут Калина Иванович полез за очками — худо видел, а охоч был до свежих людей.
Очки у Калины Ивановича были дешевенькие, железные, с ниточной окруткой над переносьем, но когда он их надел, сразу другой вид стал. Важность какая-то вроде появилась.
— Очень приятно, очень приятно, молодые люди. — И за руку с обоими.
— А раз приятно, дак оставайся до утра, — опять начал урезонивать старика Михаил. — Завтра вместе поедем.
Калина Иванович не очень решительно поглядел на жену.
У той фарами заполыхали синие глазища.
— Не поглядывай, не поглядывай! Какие нам праздники? Мы из Москвы чемоданами добро не возим.
— Во, во дает! — рассмеялся Михаил и подмигнул братьям.
— Не скаль, не скаль зубы-то! Вишь ведь разъехался! — Евдокия кивнула на усадьбу Михаила. — Не боишься, как раскулачат?
— Не раскулачат, — ловко, без всякой натуги отшутился Михаил. — Сейчас не старые времена — бедность не в почете. На изобилие курс взят. Я в Москве был — знаешь, как там живут? У нашей Татьяны, к примеру, в хозяйстве сто сорок голов лошадиное стадо.
— Плети! С коих это пор в городах лошадей стали разводить?
— Чего плети-то! Две машины — одна у свекра, другая у ей с мужем. Каждая по семьдесят кобыл. Считай, сколько будет.
Больше Евдокия не слушала. Стащила с мужа котомку, взяла у него из рук чайник, косу, обернутую в мешковину, и на дорогу — саженными шагами работящей крестьянки.
Калина Иванович еще хорохорился: дескать, надеюсь, молодые люди, увидимся, потолкуем, — а старыми-то руками уже шарил по стене возле крыльца — своего помощника искал.
7 
