очень нудно 
91 
Но тут подходит официантка, спрашивает, будете ли еще чего заказывать, а я прошу счет и расплачиваюсь.
В первый понедельник после моего возвращения мать, как ни в чем не бывало, пошла на работу в свою прачечную, значит, решил я, ее сумасшествие самоуправляемо; иначе говоря, что оно и не сумасшествие вовсе, а преходящая форма хорошо известной мне рассеянности. Потом, случайно заглянув в коляску, я увидел там гнездо, выложенное скорлупой яиц, которые мы с ней съели в воскресенье за завтраком. Так в первый, но не в последний раз я в долю секунды с высот надежды рухнул в отчаяние. Меня мучили сомнения, я постоянно возвращался к мысли, что, может, пора перестать обманывать себя и признаться, что необходимо хоть что-нибудь предпринять; отвести ее к врачу, пусть они посмотрят и начнут лечить, иначе болезнь может зайти так далеко, что ее придется отправить в сумасшедший дом. Что делать и с кем советоваться, я не знал, но вдруг вспомнил, что у мистера Шульца есть овдовевшая мать, о которой он заботится, может, он мне поможет, может, у банды есть не только свои адвокаты, но и свои врачи. А к кому еще я мог обратиться? Здесь я уже был чужой, чужой и для сирот из приюта, и для соседей, у меня оставалась одна только банда; какими бы ни были мои будущие устремления или нынешние прегрешения, я принадлежал ей, а она — мне. Какими бы ни были мои намерения — бросить мать, спасти ее, — все они сходились на мистере Шульце.
Но ни от него, ни от других вестей не было, и все, что я знал, я знал из газет. Я выходил из дома, только чтобы купить газеты или мои любимые сигареты «Уингс», я прочитывал каждую газету, которая попадалась мне в руки. Я покупал их все, все дневные и все вечерние, начинал поздно вечером, когда приходил в киоск под надземкой на Третьей авеню и покупал ранние издания завтрашних утренних газет, потом утром я шел в кондитерскую лавку на углу, чтобы купить поздние утренние выпуски, а в полдень ходил снова в киоск за ранними изданиями вечерних газет, а уж вечером покупал последние выпуски за день. Позиция правительства в деле Шульца казалась мне неоспоримой. Оно располагало письменными свидетельскими показаниями, его поддерживали бухгалтеры из Бюро внутренних доходов, на его стороне был закон о налогообложении, — ясно как дважды два. Я очень нервничал. Доводы мистера Шульца в суде показались мне совсем неубедительными. Он объяснил, что последовал дурному совету своего адвоката, что его адвокат ошибся, и, как только другой адвокат растолковал ему эту ошибку, он, мистер Шульц, гражданин и патриот, вознамерился заплатить все до последнего пенни, но правительство это не устроило, и оно решило привлечь его к суду. Я сомневался, что такая хлипкая версия могла убедить даже фермера.
В ожидании новостей я пытался найти крупицу пользы для себя в любом из возможных вердиктов и тем самым приготовиться к любому исходу. Если мистера Шульца посадят в тюрьму, то, пока он сидит, мы можем его не бояться. Это было неоспоримое благо. Боже, какое счастье освободиться от него! Но как тогда быть с верой в размеренный ход моей судьбы? Если что-то, столь обычное и земное, как правительственное правосудие, способно пустить мою жизнь под откос, тогда мои тайные связи с истинным правосудием великой вселенной жалкая выдумка. Если преступления мистера Шульца всего лишь земные преступления с земными наказаниями, значит, в этом мире существует только то, что я вижу, и все мои представления о невидимых силах есть плод моей фантазии. Как такое вынести? Но если он выкарабкается, если только он выкарабкается, я снова буду в опасности, но зато буду по-мальчишески чисто и тревожно верить в счастливое завершение моих избраннических злоключений. Так чего же я хотел? Какого вердикта, какого будущего?
Ответ содержался в том, как я ждал; каждое утро я заглядывал в конец «Таймс», где печатали расписание отплытия пассажирских пароходов, мне хотелось знать, чьи это корабли и куда направляются, нравилось, что их много. Я верил, что Харви Престон все устроил как надо, он хорошо вышел из затруднений в Саратоге, так что почему бы ему не справиться с задачей и сейчас?! В своем воображении я видел, как она, опираясь на леер, стоит, смотрит на серебристый океан и думает обо мне. Я воображал, как она играет в шафлборд в шортах и короткой рубашке на залитой солнцем кормовой палубе, так играли дети на крыше сиротского дома. Если я ошибся, если мистер Берман, Ирвинг и Микки приехали в Саратогу, чтобы забрать ее в Онондагу или поговорить с ней от имени мистера Шульца, тогда что ж, если кто чего и потерял, то это только я. Я потерял мою Дрю.
91 
