77 
Легкий ветерок встряхнул глицинии и ломоносы, которые боролись за господство в беседке.
– А Феррандо? Каким образом Анжела поняла, что любит его?
– Она и не поняла. Ее взволновал голос и взгляд. Когда в первый же вечер он пришел и запел, она убедилась, что он не забыл ее. Вспомни, он ведь ухаживал за ней месяца три, прежде чем она уступила.
– В особняке Дюмонслен.
– Она тебе рассказала? Вот доказательство ее невинности.
Жанна вспомнила слова Анжелы о теле Феррандо, и мелькнувшее было у нее подозрение тогда растаяло: значит, Анжела не видела тела Жозефа. Изяществом он не уступал Жаку. В этой странной семье необыкновенный ум сочетался с телом, которого не постыдился бы архангел.
– Анжела уступила ему, потому что он красив? – спросила она.
– Я знаю свою сестру. Она уступила ему из-за его изящества.
– Его изящества… – повторила Жанна.
– Изящества, да. Она угадала в нем мужчину, не похожего на тех, кто видит в любви одно лишь спаривание и в постель идет как к столу.
– Что же делает мужчин другими?
Он на мгновение задумался.
– Сознание, что им не угрожают постоянно голод и смерть. Две эти опасности делают мужчину примитивным и грубым. Впрочем, и женщину тоже. У таких мужчин нет времени для тонких чувств. Они бросаются на женщину так, словно составляют завещание перед петлей или плахой.
Она засмеялась. Да, подумала она, это точно относится к Монкорбье, вечно голодному, словно ободранный волк.
– А я? – спросила она.
– Как супруга Жака ты была наполовину моей, – сказал он лукаво.
– Что? – вскричала она почти с негодованием.
– Я знал мнение Жака о тебе: если ради тебя он отрекся от своей веры, значит, считал, что ты обладаешь необыкновенными достоинствами. Мне очень повезло, что и я смог убедиться в этом.
– И ты ждал все это время?
Она вдруг вспомнила, что Жозеф не покидал ее ни на один день с того момента, как уехал Жак, и отправился с ней в Анжер, хотя у него не было таких причин, как у нее, искать убежище.
– Я подумал, что тебе будет легче, если рядом окажется преданный друг, – сказал он.
– И ты не испытывал потребности признаться раньше?
Он помолчал. Затем ответил очень серьезно:
– Жанна, ты принадлежишь миру, где принято навязывать свою волю. Навязывать идеи. И навязывать свое тело. Где начинают войну с целью что-то навязать. Это не мой мир И это не был мир Жака.
Она вспомнила его речи у Рене Анжуйского, которые так удивили и развеселили короля: он не желал навязывать свои идеи. И самого себя. Он был полной противоположностью Франсуа де Монкорбье, который взял ее силой.
Но Монкорбье исчез из ее жизни. А Жозеф был с ней, как и память о Жаке.
– Я не верю, что судьбу можно принудить, – сказал он задумчиво, словно размышляя вслух. – Но, видя, как ты бесконечно терзаешь себя, я подумал, что надо тебя попросить взглянуть на меня.
Нежная доброта, которую она так ценила в Жаке, у него достигла крайних пределов. Его деликатность пронзала душу.
– Штерны и в самом деле необыкновенные люди, – сказала она.
Впервые она произнесла прежнюю фамилию мужа.
– Они стараются быть цивилизованными, – отозвался он. – Один из наших мудрецов, Маймонид, цитируя Аристотеля, написал, что нам следовало бы стыдиться чувства осязания, поскольку им обладают и животные. Я не хотел быть животным с тобой.
– И, однако, ты удивительный любовник! – со смехом воскликнула она.
– Я хотел телом своим сказать тебе нечто иное, – ответил он, склонив голову.
Он ни разу не произнес слово "любовь". Она была поражена. Впервые в жизни мужчина укротил ее своим умом.
Возможно, она ничего не понимала в жизни. Ни в своей, ни в чужой. Даже Жак, тоже, несомненно, верный завету ничего другим не навязывать, столь многому ее не научил.
– Но что сказал бы Жак? – спросила она.
– Он был бы оскорблен, если бы я не сделал того, что сделал.
Она покачала головой, в очередной раз не понимая, что он имеет в виду.
– Это один из еврейских законов, закон левирата. Когда мужчина умирает или пропадает без вести, брат обязан принять в наследие его жену.
Она не стала говорить ему, что он больше не еврей. Это мистическое наследие слишком многое значило для нее. Оно вернуло ее к жизни.
19 Лицо над изгородью
Жозеф оказался не только необычным и деликатным любовником. Он был первым и, наверное, последним представителем совсем иного типа: он воспитывал ее. Не только беседами, которые случались после ужина, если она просила об этом. Но также своим поведением, умом или любовью, ей было трудно отделить одно от другого. Жесты Жозефа настолько соответствовали его речам, что она не переставала изумляться. Он объяснил ей, что любовные органы не более порочны, чем другие части тела, иначе во время близости пришлось бы завязывать глаза и рот. Поэтому прикосновения, которые она сочла бы бесстыдными со стороны любого другого, будь то даже Жак, казались ей совершенно естественными со стороны Жозефа.
77 
