15 
На этой стадии переговоров между Лондоном и Бель-Ривьером, Лондоном и Калифорнией, Бель-Ривьером и Калифорнией летали фотоснимки. В Бель-Ривьере уже успели открыть музей Жюли Вэрон. К дому ее зачастили паломники.
Стивен морщился:
— Что бы она сказала… В ее лесу — толпы народу… У ее дома…
— Разве вы не в курсе, что ее дом собираются использовать как декорацию спектакля? Вы не видели печатных материалов?
— Как-то не уловил… — Казалось, он ей не вполне поверил. — Я даже ощущал угрызения совести, когда пьесу сочинял. Все же вторжение в ее личный мир. — Увидев, что озадаченная Сара не знает, как реагировать на новые нотки, появившиеся в его голосе, Стивен добавил с вызовом, почти по-детски: — Вы, наверное, поняли, что я безнадежно влюблен в Жюли Вэрон. — Лицо его болезненно скривилось, он откинулся на спинку стула, отодвинул тарелку, взглянул на Сару, ожидая приговора.
Она попыталась разыграть недоумение, но он сделал все, чтобы сорвать с нее эту маску.
— Да, я влюбился в Жюли Вэрон, как только услышал ее музыку там, в Бель-Ривьере. Это женщина моей жизни, и она сразу захватила меня целиком.
Он пытался произнести это тоном легкомысленным, но не смог.
— Понимаю, — протянула Сара.
— Надеюсь. Потому что тогда все сразу проясняется.
— Вы ведь не ждете от меня какой-нибудь банальности вроде «Она умерла восемьдесят лет назад»?
— Можете сказать, это ситуации не изменит.
Последовала пауза, призванная согласовать их позиции и настрой. Необычное чувство этого человека не вызывало желания заклеймить его каким-нибудь расхожим определением типа «безумная страсть». Он сидел за столом, весь такой капитальный и основательный, спокойно осматривался, глядел на посетителей и официантов, как будто ожидал от собеседницы реакции на предъявленный ультиматум. Разумеется, такое серьезное признание требовало от нее продуманного ответного шага. Думать Саре, однако, не пришлось. Помолчав, она с удивлением услышала свой голос:
— Вам дневники ее не слишком-то нравятся, верно?
Стивен даже рот приоткрыл. Очевидно, готовился непроизвольный вздох, но он овладел собой, не желая слишком непосредственного проявления эмоций. Резко поджал ноги, отвел глаза, Саре показалось, что он сейчас вскочит и убежит. Заставил себя посмотреть на нее — и в этот момент ей очень понравился. Она чувствовала себя с ним легко и свободно.
— Вы попали в точку. Верно… Верно, не нравятся. Когда я их читаю, ощущаю, что я где-то… снаружи. Как будто она захлопнула дверь перед моим носом…
— Что именно вас смущает?
— Мне не нравится ее холодная рассудительность, направленная прямо в меня.
— Но и когда влюблен, рассудительность не отключается, так ведь? Рассудок не молчит. Обсуждает, осуждает…
— Что? Если б Жюли была счастлива, она никогда бы такого не написала. Все написанное ею — какая-то глухая защита, круговая самооборона.
Сара засмеялась. Он отказывался воспринимать самое интересное в Жюли.
— Смейтесь, смейтесь, — проворчал Стивен с мрачной улыбкой, но Сара видела, что смех ее его не оскорбляет. Может, даже нравится. Он как будто расслабился, почувствовал облегчение, словно после долгой задержки дыхания вновь получил возможность дышать. — Вы не понимаете, Сара… можно называть вас Сарой? Эти дневники — обвинительный документ.
— Но ведь не вас она обвиняет.
— Не знаю. Не уверен. Я об этом думаю, часто. Что бы сделал я? Может быть, она писала бы обо мне, как писала о Реми: «Я представляла для него все, о чем он мечтал, когда стремился перерасти свою семью, но в итоге оказался он не более, чем сумма его семьи».
— А для вас она представляет…? Бегство от реальности?
— Нет-нет. — Без колебаний, сразу. — Для меня Жюли Вэрон представляет — всё на свете.
Сара ощутила прилив уважения — вот это самоотдача. Вся она, начиная с лица, непроизвольно собралась в критическую точку, опустила глаза. Стивен пристально смотрел на нее, и она чувствовала этот взгляд — не глядя на него.
— Только не говорите мне, что не понимаете значения моих слов, — сказал он.
— Может быть… Может быть, я решила многое забыть.
— Почему? — живо спросил он, без всякого желания польстить. — Вы прекрасно выглядите.
— Я все еще неплохо выгляжу, — поправила она. — Пока еще. И только. Любви я не знаю уже двадцать лет. Совсем недавно вдруг подумалось об этом. Двадцать лет.
15 
