Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
158 
Максиму вспомнился разрытый сегодня курган. От мертвой царицы не осталось даже скелета. Только желтая глина…
– Возможно, я скоро умру. Возможно, буду свободной. Возможно, у нас с тобой впереди целая жизнь. Не знаю! Ни-кто не знает, даже боги, в которых ты не веришь. Пусть все будет по-твоему, Максим. Сейчас ты не мальчик, ты стал взрослым. Решай! Сердолик у меня в руке.
Максим долго смотрел в тяжелое звездное небо, пытаясь найти нужные слова. На ум пришел собственный неудачный перевод: «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Нет, так не ответишь. Он стал взрослым. Он должен решить.
– Это твоя бусина, Нина. Она загорится.
6
– Тебя к телефону, – позвала мама.
– Угу!
Максим не без сожаления отложил в сторону том Моммзена, встал, взглянул в окно. Поредевшая крона старого клена уже не скрывала соседний дом. Зимой он виден весь – старый, начала века. Клен, красный кирпич знакомых стен, нитки телефонных проводов…
Его детство. Его мир. Его жизнь.
– Это Нина, – услыхал Максим. – Но вспоминать меня совсем не обязательно.
– Я не забывал, – ответил он и уточнил: – Не забыл.
Телефонная трубка внезапно стала горячей.
– Сейчас я продиктую телефон. Если хочешь – позвони… Максим, поскольку ты все-таки… интель, скажу сама. Ты мне ничем не обязан, понимаешь? Звонить не обязательно.
– Диктуй, – выдохнул он.
Карандаш был в руке. Номера Максим обычно записывал на полях старой телефонной книги.
– Сейчас… – Нина засмеялась. – Твои стихи вспомнила – про Афродиту Аргимпасу. «Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму – и замер, недвижим…» Правильно?
Трубка превратилась в лед. Максим не упоминал при ней Аргимпасу! Он вообще не читал Нине стихи.
– Правильно. – Слово выговорилось на удивление легко. – Диктуй номер!
Или все-таки было? Кажется, они говорили про Мозолевского, про раскопки Гаймановой Могилы. Но ведь он читал по-украински! Или…
7
Девушка отошла от телефона, раскрыла ладонь.
Бусина. Теплый огонь сердолика.
АТТРАКЦИОН
All the world's a stage
And all the men and women are merely players.
Когда иду я в балаган,
Я заряжаю свой «наган».
Все было пасмурно и серо.
Так сказал однажды поэт, а мы просто повторили, безо всякого злого умысла.
День выдался никакой. Это гораздо хуже, чем просто скверный или отвратительный. Идешь-бредешь нога за ногу, маешься в поисках определения, и в душе свербит, а почесаться – ну никак, потому что и день точно такой же, и вся жизнь, похоже, с ним заодно. Природа колебалась, большей частью успев отказаться от пафоса золотой осени, но еще не утвердившись в окончательной мизантропии ноября. Идея прогуляться по парку с самого начала выглядела абсурдной – как любой абсурд, эта идея засасывала и поглощала по мере воплощения в жизнь. Двое молодых людей, Он и Она, двигались к цели медлительно и ритмично.
Сизифы в конце рабочего века, согбенные над опостылевшим камнем.
Требовалось волевое усилие, чтобы подавить нарастающее раздражение. Упрямый голем ворочался где-то под ложечкой, норовя вырасти, расправить затекшие члены, явиться в мир – резким словом, недовольной гримасой, ссорой на пустом месте.
– Свернем на Черноглазовскую?
– Там все перекопали… я на каблуках…
– Тогда по Кацарке?
– Там химчистка. От нее воняет.
– Ну ты сама не знаешь, чего хочешь…
До парка они все-таки добрались. С сознанием выполненного долга миновали ворота. Обогнули памятник пролетарскому стихотворцу со значащей фамилией: то ли Бедный, то ли Горький, то ли еще кто-то, сразу и не вспомнишь. Когда над головами сомкнулись ветви старых лип, перечеркнув и частично оживив серость небес, а асфальт запестрел редкими мазками желто-багряных листьев – голем раздражения на время угомонился. Неохотно, с ворчанием присел на корточки, задумался: как быть дальше?
Отошел на заранее подготовленные позиции, выражаясь военным эвфемизмом.
Из ноздрей голема двумя струйками пара сочилась грусть. Туманом окутывала сердце, норовя осесть ледяными каплями уныния. Воскресенье называется! Ему и Ей хотелось праздника, пронзительной синевы над головой, солнечных бликов под ногами, играющих в пятнашки, палитры осенних красок и улыбок нарядно одетых прохожих. Но воскресенье обмануло простачков, обернувшись еще одной страницей будничной рутины. И солнце с небом обманули. И понурые деревья. И зомби-прохожие с отрешенными лицами. И парк обманул. Обнадежил, пригасив раздражение, заманил – и бросил на произвол судьбы, вместо праздника сунув дурно пахнущий кукиш.
158 
