11 
Затем он зашел в спальню, оказавшуюся настолько близкой его представлению о ней, что он попытался вспомнить, не описывал ли ее когда-то отец. Два ряда безупречно заправленных кроватей, старые, продавленные весом ночных постояльцев матрацы, на каждой постели шерстяное одеяло, у каждой — деревянная тумбочка. И здесь — коленопреклоненный человек, только он не молился, а старательно тер что-то.
— Тимоти, — представился он, и морщины на его лице зашевелились. — А вы, должно быть, сын Вильяма.
Нет, он не начальник общежития:
— Я, боюсь, не настолько важная персона.
Он посоветовал Клему поискать в саду или, может, в прачечной и, когда Клем повернулся уходить, добавил:
— А вот здесь спит ваш отец, — и указал на ничем не отличающуюся от других кровать в середине левого ряда.
Дверь конторы внизу оказалась теперь широко открытой. Внутри, сгорбившись над конторкой, Вильям Гласс отсчитывал деньги в жестянку с мелочью. Несколько мгновений — три-четыре секунды, пока он, не замечая Клема, не следил за собой, — он казался одетым в вельветовую пару незнакомым стариком со сгорбленными плечами и не совсем уверенными движениями бледных пальцев. Увидев Клема, он поспешно обошел конторку, чтобы поздороваться. Сжав руку сына, он, казалось, какое-то время не знал, что сказать, затем спросил, как он доехал.
— Сколько, кстати, с тебя взяли за такси?
И когда Клем ответил, погладил седую бородку и сказал, что хотя это — тариф разгара сезона, но все же не слишком грабительский.
Слегка задыхаясь, он провел Клема в крохотную, спартански обставленную комнату для гостей на верхнем этаже дома. Такая же, как в общей спальне, кровать, маленький умывальник, темный, полированный, похожий на итальянскую исповедальню шифоньер. Окно выходило в палисадник. Слышно было, как кто-то катит тележку с несмазанной осью. На белой стене над кроватью висела на гвозде маленькая репродукция не то средневековой иконы, не то изукрашенного оконного экрана. На свитке внизу картины была надпись: «Seigneur, ayez рitié de nous»[20].
— Святая Доротея? — спросил Клем.
— Я думаю, святая Одилия, — сказал отец. — Основательница ордена в Эльзасе. Надеюсь, она тебе не помешает?
— Конечно нет.
— Никто тебя здесь не собирается потчевать религией.
Клем кивнул.
— Ты не устал? — спросил отец, — Может, хочешь отдохнуть?
— Я в порядке, — сказал Клем. — Вы здесь, наверное, рано ложитесь?
— Зимой в полдесятого. Летом — в десять. Как темнеет.
— Тогда я подожду.
Он огляделся, хотя смотреть, в общем-то, было не на что. На мгновение он упустил нить приведших его в эту каморку событий.
— Ты слегка похудел? — сказал отец. — По-моему, да. Немного.
— Может быть.
— Я не был уверен, как у тебя с работой, свободен ли ты.
— Угу.
— Значит, заслуженно отдыхаешь.
— Отдыхаю?
— Подзаряжаешься энергией.
— Да.
— Агентство тебе помогает?
— Они, отец, не обязаны этим заниматься.
— Но работу-то они тебе находят?
— Да.
— Надеюсь, я не много пропускаю. Знаешь, когда я попадаю в Борвик, я всегда просматриваю газеты. По крайней мере, серьезные.
— Не отвлекает тебя это?
— Ты имеешь в виду — слишком много мирской суеты? Мы здесь не столпники, Клем, над пустыней на столбах торчащие.
— Извини.
— Ничего, — Он открыл кран, полилась вода; через несколько секунд опять закрыл. — В Африке, я уверен, было ужасно. Все эти бессмысленные убийства…
— Не бессмысленные они. Была своя причина.
— Обычно это хуже всего, когда сосед идет на соседа.
— Только у одного из соседей было оружие.
— Говоришь, бойня там была.
— Да.
— А теперь другие, я полагаю, захотят отомстить.
Клем опять посмотрел в сад.
— О прошении говорить просто не приходится, — сказал он, — В этом можешь не сомневаться.
На мгновение Клем закрыл глаза. Он не хотел об этом разговаривать. Слова вытащат за собой все, до самых корней, и еще неизвестно, к чему это приведет.
— Так что насчет Клэр? — спросил он.
— Ах да, — сказал отец и провел рукой по лбу.
— Что письмо?
— Я могу сейчас принести. Ты хочешь сейчас прочитать? Просто вот-вот позовут на полдник.
— Тогда потом, — сказал Клем.
— После полдника.
— Ага.
Отец взялся за дверную ручку.
11 
