очень нудно 
96 
На мужичка никто даже не обернулся.
– Ай, морэ, летал сокол, летал ясный в поднебесье высоко! Ай, стрела его достала, ясна сокола того… Выходит, куда ни кинь – всюду клин, Княгиня? Ноги нам делать теперь никак нельзя – все смерти на нас повесят, далеко не уйдем. Останемся? А ну как тихо сделается? Решит Туз: испугались мы, дали "мокрым грандам" отмашку. Нехорошо так говорить, да и думать-желать плохо, а только одна у нас надежда, Княгиня: чтоб пришили те злыдни кого-нибудь у черта на рогах. Хоть в Одессе. Тогда поймет Туз – не мы крышу держим, не дотянется ни Валет, ни Дама из Севастополя до Одессы.
– Или подумает, что третий с нами в деле. Глаза от нас отводит. Молчишь, баро? А из Крыма нам теперь ходу нет, это верно. Жаль, не могла я тебя упредить! Никак не могла! А ты взял – да и лег Тузу поперек масти, когда прикуп открывали! Теперь она вдвое больше на нас думать будет, раз не дал ты ей все карты у девки в голове проглядеть!
– Не казнись, Княгиня…
Я не вижу, КАК Друц смотрит на Рашельку, только та отводит глаза. Дама – от Валета!
– Даже если б знал весь расклад, все равно б Тузу поперек масти лег, – и ко мне оборачивается. – Помнишь, Акулина, того ротмистра, что в кабаке рехнулся?
– Помню.
Лучше б и не вспоминать!
– Вот ежели б еще одну карту открыли – и ты бы такой стала.
– Ай, баро… – Княгиня отворачивается, только я все равно успеваю заметить, как странно блестят у нее глаза. Неужто плачет? Княгиня – плачет?!!
– А вот и город, – сообщает спереди мужичок-мешкодел. – Вас где ссадить-то?
А мы молчим.
Все.
Как рыбы.
Рыбы-акульки.
* * *
– Ты Тузу про Мордвинский морг рассказывала? – позже спросил Друц.
Думала Княгиня о своем.
Долго.
– Нет, – ответила. – Она со мной, небось, тоже не последним делилась.
VII. ФЕДОР-СОХАЧ или ЗА КНЯЖЕСКИМ СТОЛОМ
Сокрушал я беззаконному челюсти,
и из зубов его исторгал похищенное.
Федор представлял себе рай в виде крымского базара.
Еще при бегстве из Кус-Крендельской ловушки, в самом скором времени, увидев настоящий базар в каком-то из попутных городков – парень замер, как вкопанный. Перед ним небывалой скатертью-самобранкой расстелился земной символ изобилия: полная противоположность тусклой геенне былого, где безголовые куры бегают в безысходности из года в год, из ада в ад, и так – вечность.
Впрочем, слова, образы, понятия явились позже, гораздо позже, погребая под собой несчастного, счастливого муравья; а тогда он просто стоял и смотрел.
Дышал базаром.
Ну а Крым, в базарном смысле благоустройства и цветастости, мог дасть сто очков форы кому угодно.
…Надрывный хруст арбуза и возбуждающее, до потных подмышек и слюны во рту, чмоканье сочной дыни-татарки – под ножом.
…вопли зазывал – гортанные, исполненные священного, молитвенного трепета и экстаза гаремной неги.
…полосатые халаты, шитье тюбетеек, дурацкие панамы дачников; легкие, вызывающе фривольные платья из тонкого шелка, цветы на шляпках барышень, мертвые и живые вперемешку (цветы! не барышни! а вы думали…), глянцевый лак штиблет – о, таков он, карнавальный, весь в заплатах, наряд многотелого арлекина!
…горячо вздыхают шампуры с шашлыком, подставляя жару то один, то другой бочок; липко течет сок из надкушенного персика, похожего на щеку томной красавицы; вывешены до земли языки собак в мясном ряду – кудлатых, словно еще живые бараны, за миг до ножа и крюка; синий лук на разрезе сахарно отсвечивает мякотью, намекая на чудесную жизнь без горечи; помидоры пусть бы красные – нет, сиреневые, с отливом, упругие, будто грудь девственницы, и нежные как поцелуй ребенка.
…крымский базар.
* * *
Федор повертел в руках растрепанный пучок укропа. Отложил. Скривился; цокнул языком. Вялая, дескать, зелень, пойду поищу другую. Много, не много, но грош он на этом заработал – старик-крымчак ухватился за полу, уступил в цене.
Ударили по рукам, будто не укроп – дом с мезонином сторговал.
Две огромные плетеные корзины мало-помалу наполнялись. Актеры Московского Общедоступного вечно сидели на каких-то диетах, сохраняя то фигуру, то голос, то малопонятный тонус; актерки следили за талией и бюстом – отчего список продуктов, заказанных Федору, только увеличивался в размерах.
Он не задумывался над сей странностью.
Шел и покупал, радуясь любой возможности ненадолго попасть в рай.
96 
