очень нудно 
175 
Только теперь Клейнберг начал понимать смысл происходящего. Британский пройдоха делал деловое предложение, склонял к торгу.
— Так значит, вы хотите, чтобы после операции я ничего о ней не говорил, а только удостоверил, что ваша жена исцелилась чудесным образом? Вы об этом меня просите?
— Ну, что-то вроде того.
— Солгать доктору Берье и всем остальным? Ничего не сказать ни о возвращении саркомы, ни о хирургической операции? Просто подтвердить, что Эдит излечилась благодаря гроту и ваннам? Ну, знаете ли, я не отличаюсь фанатической верностью клятве Гиппократа, и все же…
Регги выпрямился на стуле.
— Врачи поступают так сплошь и рядом.
Доктор Клейнберг снова покачал головой:
— Я не из тех врачей, которые так поступают. Сомневаюсь, чтобы о таком мог помыслить даже врач из числа истовых католиков. Как бы то ни было, я просто не умею врать. Боюсь, это невозможно.
Подняв глаза, Клейнберг увидел лицо Регги и ужаснулся. На этом лице лежала печать поражения и печали. Оно удивительным образом стремительно состарилось, словно это был современный Дориан Грей[34]. В сердце Клейнберга впервые шевельнулась жалость к этому человеку, и ему захотелось как-то смягчить свои слова.
— Естественно, меня касаются лишь медицинские аспекты этого дела,— произнес Клейнберг, спотыкаясь на каждом слове,— а его религиозная сторона, всякие там чудеса не по моей части. Меня одно заботит — как спасти Эдит с помощью медицины. Но если другие останутся в неведении по данному поводу и кому-то, невзирая на недомолвки, захочется объявить ее чудесно исцелившейся, то я не вижу причин этому мешать. В общем,— вдруг вырвалось у него помимо воли,— если какое-то могущественное лицо вдруг захочет настоять на том, что она исцелилась чудесным образом, то что ж, мы с доктором Дювалем мешать не станем, об операции объявлять не будем. Пусть это останется на вашей совести и совести священника, которому вы поверяете свои тайны. А я просто исчезну — вернусь в Париж, к своей работе.
Увидев для себя шанс, Регги тут же ожил:
— Но кто, кто же решится на такое заявление без вашего сертификата? Кто еще объявит Эдит чудесно исцелившейся?
— Ну, как я уже сказал, кто-нибудь из служителей церкви. Естественно, для такого дела потребуется важная персона. Неужели у вас нет знакомых в церковной иерархии?
Регги энергично закивал:
— Найдется человечек, а то и двое. Один подойдет наверняка. Это отец Рулан, самый влиятельный священник в Лурде. Он с самого начала считал, что Лурду позарез нужно, чтобы Эдит оказалась чудесно исцелившейся. И он с первого дня был на ее стороне.
— Прекрасно, теперь у вас есть возможность выяснить, будет ли он на ее стороне и впредь,— сказал Клейнберг.— Пусть Эдит поговорит с ним. Рискните. Если она расскажет отцу Рулану всю правду и тот после этого все равно будет согласен объявить о ее чудесном исцелении, то я не стану этому препятствовать и выступать с опровержениями, настаивая на том, что Эдит спасена благодаря хирургическому вмешательству. Я буду просто помалкивать.
Водянистые глазки Регги засияли.
— Вы вправду не проболтаетесь? Честное слово?
— А зачем мне болтать? Говорю же вам, дела религии меня не интересуют. Если отец Рулан, узнав, чего вы добиваетесь, закроет на это дело глаза и, сделав вид, что ничего плохого в этом нет, решится объявить исцеление Эдит чудесным, то и я закрою глаза, вернее, рот. Уж в этом можете на меня положиться.
Грузно поднявшись из-за стола, Регги начал с чувством трясти Клейнбергу руку:
— Вы хороший человек. Очень, очень хороший. Чтоб такой человек, и среди врачей… Я заставлю Эдит поговорить с отцом Руланом. Немедленно. Пусть идет исповедоваться. Точно, исповедь! Лучшего способа добиться разговора с Руланом не придумаешь. Пусть заручится его поддержкой. Чтобы было объявлено…
— Но что, если вам не удастся получить его поддержку?
— Не будем опережать события,— ответил Регги.
В следующую секунду его уже не было в гостиничном дворике.
* * *
Дорога до Бартре заняла пятнадцать минут. Аманда легко проделала этот путь на арендованном «рено».
Единственное, что не давало Аманде покоя во время езды,— это ее собственная голова, в которую лезли всякие мысли.
Всю дорогу ей думалось о выходе Лиз Финч из охоты за компроматом, который помог бы разоблачить легенду Бернадетты. Если от дела отказывается такой искушенный в журналистских расследованиях боец, как Лиз, то вряд ли поиски окажутся плодотворными для кого-то другого, тем более для любителя вроде Аманды. Угнетало Аманду и то, что ее крестовый поход за правдой слишком затягивался и постепенно терял смысл. Каждый вечер, ложась с Кеном в постель, она обнимала, нянчила его и видела, что упадок неотвратимо прогрессирует. Кен становился все слабее и слабее. Ему было трудно даже просто выйти на улицу и дотащиться до грота на молитву. Лишь фанатичная вера в целительную благодать Девы Марии поддерживала в нем силы. Никакие логические доводы, никакие увещевания Аманды не могли погасить в нем огонь веры.
175 
