очень нудно 
153 
Гончие Ада.
– Ты их не бойся, – шепнул, склонившись к уху, черепаук. – Если ты не наш, пусть подавятся, заразы. Сами лопухнулись, ягнята курчавые. Теперь обязаны обратно доставить. В целости и сохранности. А языком тово… языком пускай костерят. Не страшно.
– Ага! – подмигнул демону Ганс. – Пусть язык засунут знаешь куда?
– Знаю. Ну, поминай лихом! Прощай.
– Прощай.
Очень хотелось спросить, что с Калаором, но – не стал. Боялся услышать в ответ…
– Шевелись, паскуда! Наизнанку выверну!
От поселка раздался вой, визг, и Ганс, переходя злополучный мост, не выдержал: обернулся. Демоны изощрялись в презрении к Гончим: свистели, каркали, хлопали себя по задницам. Коротышка Шайбуран скакал и строил рожи, приставив к голове два пальца на манер рожек, – видимо, позабыв про вполне достойные рога, доставшиеся от рождения! Факела, горшка со смолой, равно как и кусков самородной серы нигде видно не было: то ли спрятали, то ли успели использовать по назначению… Калаор, четырехглаз, ты жив?
Теперь это навсегда останется тайной для Ганса Эрзнера.
Мучаясь одышкой, он взобрался на холм.
– Давай, мертвечина! Топай!
С превеликим наслаждением Ганс сунул кукиш в харю псоглавца:
– Сам топай, шакал! А я полежу… устал я с вами… Хочешь домой вернуть? Неси!..
И со счастливым лицом потерял сознание.
* * *
– А дальше? – еле слышно спросил Петер.
История безумца, страшная и смешная, перемешав страх и смех в одном ведьмином котле, полностью завладела бродягой. Наверное, подспудно мечталось о продолжении: жили они долго и счастливо… Вот только кто – они? Поверить рассказу Ганса означало расписаться в помрачении рассудка, но очень хотелось дослушать до конца. Даже если сказочные Ганс и Грета не сумеют удрать из пряничного домика колдуньи, как положено в сказках. Ладно. Пусть призрак Старого Барона по ночам, таинственные огни на башнях или рыцари, калечащие сами себя в надежде обрести стального душителя, пускай что угодно, но замкнуть историю в кольцо…
В тишине звякнул металл.
Петер Сьлядек вздрогнул. Честно говоря, он подзабыл, где сидит. Эх, жили долго и счастливо в Хорнбергском каземате и умерли в один день… От возбуждения почудилось: сухорукий мальчик щелкнул пальцами, а пальцы-то – железные. Но нет, мальчишка всего лишь играл звеньями цепи, вделанной в стену. В отличие от истории Ганса, цепь действительно заканчивалась кольцом. Ржавым обручем. И крысы разбежались. Даже месяц исчез из окошка. Наверное, рассвет скоро. Ужас бродит от стены к стене на мягких лапах, втянув когти. Заслушался, вот и притих. Теперь опять небось полезет за шиворот: царапаться.
Ганс Эрзнер криво ухмыльнулся:
– А никакого дальше не было, парень.
– Так не бывает.
– Много ты знаешь… Бывает. Живу вот. Грета родами померла, бедняжка. Старый Барон помер, кривая повитуха, царство ей небесное, доброй душе, тоже… А я живу, старый грешник. И внук мой живет. Сам видишь…
Ничего особого не видя, лютнист все же рискнул спросить:
– А протез фон Хорнберга?
– Протез? Нашли его утром в часовне. На алтаре. Решили: Старый Барон ночью, прежде чем скончаться, отнес зачем-то. Хозяин со странностями, с такого любая дурь станется. Барон-то, оказывается, в завещании велел: протез после кончины моей везите без промедления в монастырь Файльсдорф. К святым отцам. Пускай, дескать, хранят и молятся за грешную душу. Вот и подумали: из часовни – в обитель… разумно, мол… И безопасно. Иначе зачнет по ночам шастать…
– Передали в Файльсдорф?
– Нет. Молодой барон сказал: семейная реликвия. Приказал оставить в часовне замка на веки вечные. Меня полгода донимал: что да как. А когда уразумел, что ничего я ему интересного про дядю-покойника не расскажу, – выгнал. Зачем нахлебника с младенцем даром кормить? Я в Укермарке осел: здоровье, слава Господу, есть, ремесло помню. Значит, на хлеб заработаю. Бабка-повитуха сперва на постой пустила, по старой памяти, а там скончалась и домишко нам с внуком отписала. Хорошо хоть в замок наведываться не запрещают: помолиться за хозяина… Могли б в тычки погнать. Самолюбивый он, барон Фридрих. Дураки все самолюбивые, если вдобавок к уму силенкой обделили…
Наверху лязгнул засов.
Дюжиной крыс взвизгнули ржавые петли.
– Эй, мерзавцы! На выход! – рявкнул, протирая заспанные глаза, бравый вояка. Один из тех гостеприимцев, кто привел лютниста в Хорнберг, обещая милость немереную. С похмелья, опухший, синий, он дивным образом напоминал адского псоглавца. – Самограйку свою не забудь, гнида! Удавлю!
153 
