173 
– Чего надо? – неприветливо осведомился он. – Счастья? Иди, иди, здесь не подают. Здесь поддают…
Мирча тронула грубияна за плечо:
– Не обижай парня, Ченек. Это он Иржеку завидовал, я тебе говорила. Он сегодня уплывет, с плотогонами. Ведь уплывешь, бродяга? Тебя возьмут, плотогоны нынче добрые. Да и Иржеку ты угодил, значит, воздастся.
– Уже… воздалось. Ты накормила…
– Это пустяки.
Петер сглотнул ком, некстати забивший горло.
– Вас не может быть, – убежденно сказал он, указывая пальцем по очереди на Мирчу Хортицу и крепыша Ченека. Два раза указал, для верности. – Вас не должно быть. Вас нет. Я умираю от голода, и вы мне чудитесь.
– Нет нас. И не было. Умирай себе на здоровье.
– Вас нет!
– Хорошо. Успокойся. Нет – значит, нет. Но пока мы здесь… пока мы есть, даже если нас нет!..
Мирча Хортица сделалась очень похожей на суку-охотницу, которой осталось два-три прыжка до загнанной добычи. Зубы оскалены, шерсть дыбом, меж клыками течет жаркая слюна. Вот-вот вцепится.
– Слышите?! – Она грозила кулаком небу, ногой топтала землю, ища врага и не находя. – Эта зараза никогда не выйдет за Межу! Никогда! Если у вас хватило подлости! издевки! злорадства! – то у нас хватит и времени, и сил! Не замечаете нас? Умыли руки?! Ладно… Но Межа останется навеки!
Петер отступил назад:
– Вы сторожите Межу?
– Нет. Мы и есть Межа.
– Я не понимаю…
– И не надо. Бывают вещи, которые лучше не понимать, а принимать. Или просто знать: ни один Сторец или Сторица не выйдут в мир за очерченный предел. Земле вполне хватит единственного села, где живут счастливые люди. Даже этого много, если честно… Иди, парень, к плотогонам, они тебя возьмут с собой.
Уходя, сделав шаг, другой, третий, Петер Сьлядек обернулся. Они никуда не делись: Мирча и Ченек. Беспокойные души, сторожа границы, слабые сильные люди, кто не выдержал испытания жестокостью любви и угодливостью ненависти. Игрой с коварным, сверхчеловеческим названием «Аз воздам». Или, напротив, те, кто выдержал с честью. Выиграв там, где выигрыш невозможен, упав на Меже зернами непроходимого, неподкупного частокола.
– Можно я сыграю для вас? – спросил бродяга.
– На удачу? – сощурился Ченек, копаясь в бороде.
– Нет. Просто так.
Ченек озадаченно хмыкнул, а Мирча рассмеялась.
– Играй, – разрешила она.
– Цыплята, – напомнил Ченек. – Стынут…
– Ничего твоим цыплятам не сделается. Играй, музыкант! Танцевать хочу…
Весь дальнейший путь Петера Сьлядека был легким и счастливым. Он не всегда знал об этом, не всегда верил, но это было правдой.
Баллада веры
- Когда я от тебя куда-то денусь
- И растворюсь в безвидности; когда,
- Качнувшись на ребре, – не в масть! не впрок! —
- Мир упадет под ноги стылой решкой,
- А небо распахнется рваной брешью,
- И притворится рок кублом дорог;
- Когда мы бросим мимолетный взгляд,
- Как от барьера в лоб бросают пулю,
- Когда мы проморгаемся вслепую,
- Проселком неухоженным пыля,
- И обнаружим, что пуста земля,
- Что дух давно над водами не рыщет,
- Удачлив Йов, роскошествует нищий,
- Бастард в гербе рисует вензеля
- Короны, и незыблем столп династий,
- Срок жизни долог, изобилен дом,
- Все хорошо, все в мире дышит счастьем,
- И только мы друг друга не найдем,
- Что, впрочем, пустяки…
- Тогда – кричи.
- Приду с утра. Нет, в полдень. Нет, в ночи,
- В любое время суток, сквозь года.
- В конце концов, что значит «навсегда»?!
Петер и смерть
Инструмент со слабым звуком, бедный тембрами, лютня требовала от музыканта особой тщательности. Настройка была так многообразна, что можно сказать: настроек было столько, сколько исполнителей. Еще говорили: «Половину своей жизни лютнист настраивает инструмент… А другую половину жизни – играет на расстроенном инструменте!»
Здесь опера кончилась. Маэстро умер.
После этих слов Тосканини покинул
дирижерский пульт
Эй, в дорогу, сивый мерин!
За порог!
Ты сосчитан и измерен, —
Вне дорог
Кто тебе, дружок, поверит?
173 
