Лёгкий, ненавязчивый романчик 
60 
Проснулся он ближе к закату.
Следовало торопиться.
Уже темнело, когда дорога нырнула под сумрачный свод леса. Рассудок советовал заночевать на опушке, однако сомнительное упрямство толкало молодого человека вперед. Вскоре похолодало. Дорога еле угадывалась, вдобавок из чащи стал доноситься мерзкий вой, напоминая вокализы заблудших душ. Конь стриг ушами, фыркал.
Ахилл привстал на стременах, едва не воткнувшись макушкой в ветку дуба.
Почудилось?
Нет, справа мерцал теплый, живой огонек. Спешившись, Морацци-младший повел коня в поводу. Мало ли… Деревья с неохотой расступились, сквозь рванину облаков выглянула луна, и взгляду предстало корявое строение, которое можно было назвать домом лишь за неимением лучшего. В окошке горел свет. Залаяла собака. Отлично! Лихие люди живут скрытно, собак не держат – шуму от них много. Не обращая внимания на басовитый лай (судя по звуку, пес явно был привязан с обратной стороны дома), Ахилл подошел к крохотному окошку.
Деликатно постучал по трухлявому наличнику.
– Доброй ночи, хозяева! Не приютите ли путника?
Ответом ему был хриплый голос, не таящий даже намека на радушие:
– Кого там черти носят?!
– Вот и объясни им, дружок: кого да какие такие черти…
Испугаться Ахилл не успел. Вместе со знакомым, насмешливым шепотом на голову рухнул памятный шлем. Щелкнуло забрало, отрезая лес, деревья, ограду… Перед глазами – мутногорящее окошко, и больше ничего.
Мадонна, спаси меня, грешного!
– Не отвлекайся! Ну-ка, вывернем наизнанку…
Время поползло со скоростью объевшейся улитки. Прорывая бычий пузырь, затягивавший окно, изнутри наружу ударил арбалетный болт. Ахилл качнулся в сторону, но время ползло улиткой не только для стрелы. Болт разорвал камзол, больно оцарапав кожу, и исчез в темноте. На два пальца левее – и…
Выходит, здесь гостей стрелами встречают! Едва время вернуло себе привычный бег, молодой человек кинулся в седло, желая ускакать от неприветливых обитателей берлоги. Но из седла его выбросило: кто-то большой и очень сильный ухватился за шлем, сжавший голову хуже клещей палача, и развернул Морацци-младшего обратно. Жалобно хрустнули шейные позвонки. Сперва Ахиллу показалось, что у ближайшего дерева он различает юношу с секирой, со свинцово-бледным лицом паяца. Юноша смеялся, делая знаки кому-то рядом с Ахиллом…
Забрало властно сузилось до предела, отсекая все лишнее. Вход, окошко. Не более. «Дверь, кстати, хлипкая. Боже! О чем я думаю! Я же не собираюсь?..»
– Еще как собираешься, дружок! Разговор не окончен…
Тут Морацци-младшего взяла злость. Да что они, в самом деле, себе позволяют?!
От удара сапогом дверь с треском рухнула внутрь. В проеме образовался угрюмый людоед с топором. Шпага сама покинула ножны. «Не убивать! Не убивать их!» Странное дело: за собственную жизнь Ахилл ни капельки не беспокоился. Секущий удар в запястье «ин-терц». Людоед с дивным проворством исполняет «двойное завязывание», приняв клинок на топорище. И сразу – «Иди куда шел!» – тычок острым краем лезвия в лицо, без замаха. Ахиллу чудом удается извернуться в тесных сенях, ударить без затей, гардой. Хватаясь за скулу, людоед впечатывается в стену. Однако на подмогу уже ломятся двое уродов – сыновья!.. – с суковатыми дубинками в руках. Орясины, дылды стоеросовые! Три тела единым клубком катятся из сеней в горницу, где накрыт (почему так поздно?) длинный стол; вскоре из клубка во все стороны лезут нитки. Ахилл на ногах: шпага в ожидании отведена назад, в левой руке, золотым цехином на ладони, пляшет дага. Золотой? Цехин?! Нет, все-таки дага. Зачем цехин? К чему деньги, если драка?! На полу стонут уроды, из сеней ползет людоед. Слава Богу, никого не поранил всерьез – лезвия чистые.
Вторая дверь, ведущая в глубь дома, открывается. Это жена людоеда: дородная, пышущая здоровьем бабища, с тяжелой сковородой наперевес. Сковорода, вне сомнений, нарочно раскалена. Ахилл пятится, отступает; под ноги кидается скамья, и, утратив равновесие, молодой человек шлепается на жесткое сиденье.
– Удачи, дружок! Дальше без меня…
В затихающем напутствии царит знакомая насмешка: жестокая, приветливая, равнодушная.
Грохот.
Людоедка все-таки выронила свое оружие.
– Уймитесь, мамаша, я подниму!
Один из сыновей спешит поднять с пола сковороду и возвращается обратно. Они сидят за столом: хозяин с хозяйкой, минутой раньше вернувшейся из кухни, сыновья и – гость. Почтенный синьор Морацци. Которого угощали из арбалета, рубили топором, привечали дубинками… Что за наважденье?! Вместо шпаги Ахилл обнаруживает у себя в руке кусок пирога. Горячего, с мясной начинкой. И на хозяевах – ни малейших следов побоев. А ведь леснику Филиппо («Откуда я знаю, что он лесник?! Что Филиппо?!») после катавасии с месяц жевать бы не довелось! Да и сыновьям досталось…
60 
