очень нудно 
50 
Достал надушенный платок, вытер лоб.
Рукоятью трости постучал в ворота.
– Молю простить внезапное вторжение! Вам поклон от вашего сына!
Держа корзину с кормом на сгибе локтя, хозяйка молча смотрела на гостя. Крохотный цыпленок толкался у ее ноги, подбирая крошки. Молчанье затягивалось, делаясь неловким.
Лицо мейстера Филиппа перебрало дюжину улыбок, пока не нашло лучшую.
– Вы боитесь меня, милочка? Ваши опасенья напрасны: малыш жив-здоров, чего и вам желает! Он у хороших людей, о нем заботятся…
– Уходите, – вдруг сказала женщина, бледнея. – Уходите… Душегуб.
– Мы знакомы? – Тонкая рука коснулась края шляпы. Блеснул серебром шнурок, обвивавший тулью. – Я полагал… Впрочем, к чему лгать: я так и полагал. Ведь вы, милочка, и есть беглая шляпница, рискнувшая около тринадцати лет тому покинуть заведение Толстухи Лизхен?! Не поверите: в день вашего побега я находился у ворот заведенья. Случайно. И слышал скандал: надо заметить, весьма громкий. Люди в ливреях с Рейвишским грифоном весьма досадовали. Вас ведь не нашли?
Хозяйка выронила корзину. Желтые комочки гурьбой ринулись клевать рассыпанный корм. Из-за амбара выбрались две собаки: крупный пес, явно злобного нрава, и чернявая сучка. Двинулись к воротам, скаля клыки. Мейстер Филипп снял на время улыбку. Насвистал три такта из «Баллады Призраков».
Собаки поджали хвосты. Отступили.
– Вам совершенно нечего бояться, милочка. – Радушие вновь снизошло на лицо Душегуба. Удивительно: оно казалось искренним. – Я желаю вам и вашему сыну только добра. Возможно, вы не понимаете, но без моей помощи он, как говорится, до свадьбы не доживет. Ведь приступы становятся чаще, я прав?
Взгляд хозяйки блеснул слюдой истерики:
– Вы не поймали его. Вы хотите отдать его страже! отправить на плаху… Но вы не поймали его! Вы…
– Милочка, бросьте! Отдать страже? Плаха?! За что?!
– За убийство мытаря! Вы…
– Этого следовало ожидать, – сказал мейстер Филипп сам себе. В этот миг он настолько забыл о хозяйке, что она внезапно поняла: Душегуб явился за другим, ничего не зная о случившейся беде. – Хореныш подрастает среди цыплят. Не спрятать. Ладно…
И, снова повернувшись к женщине:
– Я не служу в магистрате. Розыск беглых преступников вне моих интересов. Пригласите меня в дом, хорошо?
XXXIV
Жюстину в лупанарий продал отец. Бывший скобарь, пьяница Жиль Ремакль после смерти жены совсем осатанел. Бродил по улицам в непотребном виде, зарабатывал тем, что виртуозно пускал ветры, гася свечу. Случайные собутыльники веселились, ставя выпивку. Для Жюстины отец и боль шли рука об руку. Он всегда делал дочери больно, а в последний раз сделал больно чуть-чуть, но очень испугался и убежал. Хенингцам в тот день довелось увидеть чудо: трезвого Жиля, который кричал о пекле, где ему кое-что прищемят калеными клещами. Впрочем, к вечеру он вновь напился.
Утром его нашли в канаве мертвым.
А к Жюстине явилась Толстуха Лизхен, показав бумагу с отцовской подписью. Читать девочка не умела, но сопровождавший Толстуху человек в бобровой шапке сказал, что все правильно, и если приходится выбирать между счастьем и голодной смертью, то выбор ясней майского солнышка. Жюстина выбрала счастье. Будучи не особо стыдливой, она спокойно разрешила Толстухе осмотреть себя, и Толстуха осталась довольна.
«Сильная кровь», – сказала Лизхен.
«Я сделаю из тебя славную пышечку», – сказала Лизхен.
И они пошли прочь от развалюхи, боли и памяти о Жиле Ремакле.
Жюстине понадобился месяц, чтобы привыкнуть, год – чтобы расцвести, и не более дня, чтобы решить для себя: последний поступок отца был продиктован ангелами. Окажись она в обыкновенном доме терпимости, ее сразу бросили бы под веселого гостя, и неизвестно, как дальше сложилась бы судьба Жюстины Ремакль. Век блудницы короток: лепестки осыпались, и вон на помойку. Но Толстуха Лизхен была из особых. Опытный глаз различил в девочке, крепкой, несмотря на жизнь впроголодь, и выносливой, словно кожаный ремень, задатки будущей шляпницы. Лизхен сама вышла из шляпниц: это с возрастом она располнела, а лет двадцать назад Толстуха сумела доставить удовольствие маркграфу Швабскому, посетившему Хенинг с визитом, и остаться при этом в живых.
Для знающих людей это говорило о многом, ибо род маркграфа был древним.
Вместе с Жюстиной к дальнейшим трудам неправедным готовилась еще дюжина девочек. Сильных, плотного сложения. Малочувствительных к боли, и дочь Жиля-пьяницы не раз бы вспомнила побои отца, закалившие ее плоть, добрым словом, когда б не забыла о родителе навсегда. Толстуха Лизхен, благоразумно не спеша давать уроки лично, взяла девочкам учителя: акробата Мизогина. За какие добродетели акробата наградили кличкой, чей смысл – Женоненавистник, долгое время оставалось для Жюстины темным. По причинам, о которых будет сказано ниже.
50 
