очень нудно 
90 
Стук в дверь кельи отвлек от приятных воспоминаний.
На пороге обнаружился мейстер Филипп. Серьезный, как никогда, без обычной улыбки. Или это пламя свечи делало его лицо более суровым, чем обычно? Резкие складки, черные тени…
За спиной Душегуба маячила фигура святого отца.
– Можно, Витольд?
– Да что вы, мейстер Филипп! Конечно…
Душегуб расположился на табурете, поближе к островку света вокруг свечи. Фратер Августин присел на ложе рядом с мальчишкой.
– Ну что, малыш? Как поживаешь?
– Лучше всех!
– Болячки не донимают?
– Не-а! Ни разу… Ох, я дурак! Мейстер Филипп, я вам… я за вас!..
Действительно, за играми-потехами забылось: уже, почитай, две недели ни разу не хватало! И Матильда… Глянешь на нее – прямо сердце радуется. Теперь ее за Лобаша отдавать – никак. Облезет Лобаш: на такой жениться! Перебьется. Лучше Вит сам на Матильде женится! Внезапная эта мысль обожгла изнутри сладостным жаром, но голос Душегуба (…рассветный перезвон колоколов в лазури…) вернул «жениха» на грешную землю.
– Погоди благодарить, Витольд. Рано. Если оставить дело как есть, болезнь со временем возобновится.
– Ага! – счел нужным ввернуть Вит. – Я понимаю!
– Ничего ты не понимаешь. Брось притворяться. Хотя скоро поймешь. Завтра мы проведем один… ритуал, который излечит вас обоих раз и навсегда.
«Выходит, он все-таки волшебник! Здорово!»
– Но перед этим тебе необходимо очиститься.
– Запросто! С утра сбегаю, искупаюсь – и буду чистым! Я вообще каждый день…
Молчавший до того монах глубоко вздохнул:
– Святая простота! Тебе не тело – душу очистить надо, сын мой. Хоть и грехи твои небось с маковое зернышко…
– Душу? А чем душу чистят?
– Исповедью. Я готов выслушать тебя. Но мейстер Филипп полагает, что исповеди недостаточно. Говорит: ты должен приобрести индульгенцию.
– Дульгецию? Я?!
Душа, нуждающаяся в очищении, ухнула в пятки. Она бы и дальше забилась, но дальше было некуда. Вит сразу припомнил, как фратер Августин вкручивал эту самую дульгецию дядьке Штефану. Но дядька Штефан – умный. Отказался. Не удалось монаху мельника на сковородку загнать.
Так нешто Вит дурнее?!
– Не, не надо мне дульгеции! – отчаянно замотал головой мальчишка. – Я лучше вам, святой отец… как на духу! Вы мне грехи отпустите, и ладно. А дульгецию себе оставьте. Зачем мне к чертям в пекло?! Не хочу я!
– Выслушай меня, малыш, – Душегуб говорил тихо, вкрадчиво (…бесстрастный свет луны сочится сквозь туман…); слова его вязали паутиной, крепко-накрепко. – Чтобы стать здоровым, сделаться настоящим Витольдом, тебе требуется испытание. Иначе навсегда останешься больным мальчиком. Ты уже большой, Витольд. Умеешь терпеть боль, страдания. Тебя ведь больно били сегодня?
Вит угрюмо набычился:
– Больно.
– Но ты же не плакал? не жаловался? Ты терпел. Даже улыбался потом.
– А что, без вашей дульгеции никак?
– Никак. Решайся! Мужчина ты или тряпка?! Вон святой отец выдержал – и ты выдержишь.
– Так у святого отца небось грехов-то – с комариный чих! Он же святой! Его черти на пуховых перинах медом кормили! – Вит вдруг нашел выход. – Да и денег у меня нету, дульгеции покупать!
– Ошибаешься. Фратер Августин не родился монахом. Его грехи против твоих много больше весили. А деньги найдутся, не тревожься. Я ведь твой опекун, Витольд. По закону. Вот и куплю у святого отца тебе индульгенцию.
Мейстер Филипп полез в кошель. Вынул свернутую в тонкую трубку грамоту. Развернул, показал цистерцианцу. Увидев подпись Жюстины, монах кивнул, уверясь в законности опекунства – подделывать подпись Душегуб не стал бы.
«Отвертишься у них, у хитрюг, – обреченно подумал Вит, следя за взрослыми. – Придется на сковородку… мамка карасей, помню, жарила!..»
– Ладно. Чего там! Однова живем… Давайте, святой отец, вашу дульгецию. Буду мучиться.
– Не торопись, сын мой. Успеешь еще. Ночь впереди долгая. Сначала исповедайся – глядишь, и мучиться особо не придется.
– Ага, не придется! А за мытаря убитого?!
– О чем ты, сын мой?
Мейстер Филипп поднялся с табурета.
– Кажется, я здесь лишний. У вас уже исповедь началась…
LXI
– …скажи, сын мой: вольно или невольно совершил ты сей грех?
Вообще-то исповедь следовало проводить иначе. Но слушает не исповедник, а Господь. Монах чувствовал: мальчику надо помочь. Иначе замкнется, станет казнить себя за то, в чем нет его вины, а о настоящих проступках и не вспомнит.
90 
