19 
Живя вдали от надзора церкви, Сэм Олифант впал в ересь, пелагианство; сам того не сознавая, он принял еретическую доктрину двух церквей — одна для малолетних и простецов, и в ней все священное предание принимается на веру как оно есть; другая для умных, более просвещенных.[57] Подобно деистам восемнадцатого века, Сэм считал, что основой веры являются просто-напросто заключения разума; наслоенные на это основание литургия, догма, ритуал оправданны — или, во всяком случае, приемлемы — благодаря своей изначальной, не поддающейся упрощению разумности. Все обязанности, возлагаемые церковью, ты неукоснительно выполняешь, но веришь только в то, что принимает разум; собственно, чего требует разум, то и есть догма. Мир и сам является продуктом разума, эволюции, рациональности, умственного совершенствования людей и понимания ими рациональности мира. Рациональность мира — это истина, Бог создал мир рациональным, и Его Церковь не должна ей противоречить. Абсурдные детали веры, подобно групповым секретам или талисманам спортивной команды, Сэма не беспокоили: это была его церковь и нелепости тоже его.
— Папа, ты когда-нибудь кого-нибудь крестил?
— Насколько помнится, нет.
— А вот сестра говорит, что все, и доктора в первую очередь, должны знать, как это делается: вдруг встретишь умирающего, который хочет окреститься. Доктора в первую очередь.
— В случае, когда я теряю больного? Направить его на небеса, если уж не получается удержать на земле.
— Ни священника, ни святой воды не требуется. Окрестить, и все.
— А если никакой воды нет?
— Годится все, что по большей части состоит из воды. Грязная вода, например.
— По большей части из воды! А знаешь, что твое тело состоит по большей части из воды? На шестьдесят пять процентов. Сурок по большей части состоит из воды! Нельзя ли окрестить человека, шлепнув его сурком?
— Папа!
Пикируясь, как он любил, с детьми или Винни по поводу религиозных формальностей (и обогащая эти споры шуточной софистикой), Сэм часто словно бы обращался к кому-то еще или имел в виду, что кто-то еще подслушает и повеселится, и этот «кто-то» был подобием его самого; Сэмовы замечания не были рассчитаны на то, что дети оценят их юмор или даже поймут, что он в них вложен. Пирс иной раз улавливал насмешку, когда Сэм обращался к Уоррену, и заключил, что она проскальзывает и в разговоре с ним, но он ее не воспринимает.
Ирония детям не дается, грубый сарказм («А теперь ты доволен?») им внятен и вызывает горечь, однако — в религии особенно — они догматики, а не любители иронии; когда Сэм их дразнил, они терялись (чего он не замечал) и обижались. По прошествии времени они поняли этот прием и сами стали им пользоваться, усвоили и Сэмову еретическую доктрину Двух Церквей, продиктованную, как им представлялось, всего лишь здравым смыслом, однако следствием этого стала двойная жизнь, которую каждый проживал по-своему. Это было суровое обучение, и Хильди выстояла только благодаря тому, что Сэмовы условия — наружное соблюдение всех правил, а внутри сомнения — вывернула наизнанку: ее наружная шутливая непринужденность, граничащая с неуважением, вредила ей в глазах сестер и начальства, однако за ней скрывалась внутренняя преданность, глубину которой не измерить словами.
Сестра Мэри Филомела поклонялась не тому Богу, что Сэм, а более многоликому и непонятному, а также более близкому.
— Дети, — говорила она им. — В середине больницы есть садик, в самой середине садика, где скрещиваются тропинки, — купальня для птиц, знаете? А в самой середине купальни — серебряный шар. Верно?
— Дасестра.
— Так вот, если вы посмотрите на шар, то увидите, что он отражает все сразу: что находится вверху, внизу, далеко, близко. Правда?
— Дасестра.
— Да. Вы видите изогнутые стены, каждое окно и даже самих себя — как вы сидите и смотрите в шар. Когда я сижу и смотрю в шар, мне приходит мысль, что таково и око Божье — видит всех одновременно.
Под опекой сестры Мэри Филомелы младшие Олифанты и Пирс вновь попали в старую сеть обрядов и угрызений совести, снова получили в руки предметы ритуала — наплечники, святые картинки, чудотворные медали,[58] — от которых отвыкли при мисс Марте. Ныне на дни рождения родителей, на День благодарения и Рождество каждый из них готовил Духовный Букет, который состоял из прочитанных молитв, выслушанных месс, молитв по четкам; и даже отрывочные молитвенные слова, что нашепчешь за день, были вкраплены в него, подобно гипсофилам,[59] — Ejaculatio, сиречь Восклицания.
57
…Сэм Олифант впал в ересь, пелагианство… он принял еретическую доктрину двух церквей, одна для малолетних и простецов, и в ней все священное предание принимается на веру как оно есть; другая для умных, более просвещенных. — Пелагий (ок. 354–420/440), монах с Британских островов, отрицал первородный грех и роль Христа как его искупителя, полагал, что каждый человек лично ответствен за свои грехи и сам, без божественной помощи, способен вести безгрешную жизнь. Начиная с 410-х гг. пелагианство неоднократно осуждалось Церковью. Однако учение о «двух церквях» — не пелагианское, а гностическое.
58
Чудотворные медали — В 1830 г. сестре Екатерине (Зое Лабуре) из парижской общины Дочерей Милосердия несколько раз являлась Богородица. Во втором видении Дева Мария была окружена светящимся овалом, и перстни на ее пальцах излучали свет (символ благодати, которая снизойдет на тех, кто о ней просит). По ободу овала шли золотые буквы: «О Мария, без греха зачатая, молись за нас, к тебе прибегающих». С обратной же стороны овала имелась сложная монограмма, включающая букву «М» и крест; ниже — Святое Сердце Иисуса, увенчанное терниями, и Непорочное Сердце Девы Марии, пронзенное мечом. Богородица велела создать медальоны по этому образу, дабы носящие их были удостоены великой благодати. Первые медали были изготовлены в 1832 г. и быстро распространились по всему католическому миру.
59
Гипсофилы — одно- и многолетние травянистые растения с белыми и розовыми цветками.
19 
