очень нудно 
34 
– Понял, ваша светлость. Все сделаю, присмотрю, лишку не позволю. Да и Федька мужик серьезный, не сомневайтесь…
– Я надеюсь не на Федора – на тебя, Ефрем. Мы с княгиней надеемся. Поезжай. Ночевать на даче останешься, комнату тебе выделят. Возвращаться не торопись: завтра у тебя выходной – я распорядился.
Ты встал, поклонился.
Зачем-то отряхиваться стал – чище стать захотелось, что ли?
– Разрешите идти, ваша светлость?
Забыл князь ответить; забыл разрешить. По-новой к окну отвернулся – спина широкая, сильная, лазоревый мундир второй кожей торс обтянул.
Сутулишься, Циклоп? или это тени? тени, тени…
– Полчаса на сборы хватит, Дуфуня? Прости – Ефрем… ну конечно же, Ефрем…
Тени…
Получаса хватило с лихвой – устроить нагоняй конюхам-бездельникам, душевно распрощаться с Федотычем, переодеться, – и вскоре из ворот училища, на лучшей казенной двуколке, предоставленной в его распоряжение, выезжал Ефрем Иваныч Вишневский, смотритель конюшенный, шибко правильный человек.
Все время казалось: Циклоп в спину смотрит.
Лоб чешет.
* * *
Пока двуколка катила по загородным проселкам, успело распогодиться. Клочья свинцовой ваты расползлись драным одеялом, за которое дружно рванули с четырех сторон; теплым, но не жарким, сентябрьским золотом плеснуло солнышко в прорехи – и даже пегая кобылка без всяких понуканий пошла веселее.
На душе у тебя было, как в небесах: вроде бы, ушли тучи, но серая мгла таится по закоулкам, дожидаясь своего часа.
Быть грозе.
Окрест пейзажным полотном текли рощи, скудные перелески: последняя, темная зелень перемежалась медовой желтизной и вспышками пурпура, а кое-где деревья уже исчертили голубизну небес ломким кружевом голых ветвей. Грустно это выглядело, Друц, грустно и красиво; да и сама грусть была легкой, светлой: дунь – изойдет дымкой, просочится сквозь ажур веток, чудо-облачком уйдет в небо – чтобы раствориться в бескрайней синеве…
Осень.
И вокруг осень, и на сердце осень; пока светлая, с легкой горчинкой – но не за горами дожди, слякоть, ледяной ветер, продувающий душу насквозь, вестник скорой зимы. Что, Друц, прибавилось соли в буйных кудрях? Не меньше, чем черного перца стало?
Прибавилось. Говорят, правда: "Седина в бороду – бес в ребро" – да только кличку свою ты не даром получил. Бреешь ты бороду, ром неправильный. Обманул своего беса, проморгал рогатый седину, не пришел. Дал осесть, остепениться; полковник жандармский тебе за дочкой своей приглядывать доверяет – куда уж тут бесу-то влезть? выходит, некуда…
Но почему от этого «некуда», так похожего на «никогда», осенняя грусть горчит на губах вдвое? И щемит в груди…
Осень?..
…Двухэтажная дача-усадьба князя Джандиери выплыла из-за поворота лебедем, как и положено солидному имению: с парком, конюшнями, флигелями, всяческими хозяйственными пристройками… Хороша дача! Такую впору дворцом назвать. Колонны у входа, розовый мрамор ступеней, по летней веранде куролесят багряные отсветы – это солнце просвечивает сквозь бордовую листву винограда, увившего веранду поверху.
Средь неверного багрянца не сразу-то углядишь: вон они.
Тамара-княжна и Федька Сохач.
За летним столиком.
Сидит девица-красавица: лицо смуглое, волосы черным-черны, платье из розовых лепестков – под цвет мрамора? или это мрамор ступеней – под цвет ее платья? Сидит, значит, рупь-за-два (Федотыч! изыди!..); держит за руку сказочного принца. Смотрит на него; молчит. Просто смотрит, оторваться не может; просто молчит, слова забыла.
Зачем слова?
Смущен принц; скрыть пытается – а оно наружу пеной лезет. На столе, всеми позабытые: легкомысленная шляпка, голубка из салона мадам Флер-д'Оранж, и два высоких бокала с чем-то красным; небось, морс из клюквы-ягоды, каторжной подруги.
Вина-то Тамаре никто не даст – и без того девица пьянее пьяной.
А в углу веранды, на скамеечке, нахохлилась вороной – матушка Хорешан, вся в черном. Сторожит; пуще цепного пса.
Зато настоящий пес не усидел на месте. Ай, хороший мой, Трисмегистушка! – вихрем подлетел к воротам, гавкнул утробно. Не на тебя, на припоздавших слуг. Приказ отдал: открывайте, мол, бездельники! И вид, и голос у дога был начальственный; можно даже сказать – княжеский.
Лично тебе Трисмегист покровительствовал. Раньше ты уже посещал дачу, помогал в обустройстве конюшенных денников, за что был признан человеком полезным, правильным (опять!..); дважды за визит, при встрече и отбытии, милостиво допускался к чесанию за ухом – после чего дог с важным видом ложился в траву, продолжая нести охранно-сторожевую службу.
34 
