очень нудно 
246 
Однако он уже уходил. Его ждали дела в деревне. Он вышел на террасу и… исчез. Я на секунду подумал, что он повернул налево или направо от двери. Однако, выглянув, нигде его не увидел. Терраса была пуста, Перегнувшись через перила, далеко внизу я заметил цветное пятно на фоне серых скал – его сюртук.
«Значит, рано или поздно это ждет всех нас, – подумал я, – мы будем все меньше и меньше нуждаться в крови, наши лица утратят человеческое выражение, мы сможем одним усилием воли передвигать любые предметы и вообще будем уметь делать все, разве что не летать. Неужели когда-нибудь, через примерно тысячу лет, мы застынем точно так же в неподвижном безмолвии, как сидят сейчас Те, Кого Следует Оберегать? Как часто этим вечером Мариус был похож на них! Как долго сидел он, не двигаясь и молча, когда рядом с ним никого не было?
И что значат для него каких-нибудь пятьдесят лет, которые мне предстоит прожить за океаном, изображая из себя простого смертного?!»
Я повернулся и направился в предоставленную мне спальню. До самого рассвета я просидел там, глядя на море и усеянное звездами небо. Открыв дверь в маленькое помещение, где находился саркофаг, я обнаружил свежие цветы. Надев золотой капюшон с маской и перчатки, я улегся внутрь саркофага и закрыл глаза. До меня по-прежнему доносился легкий аромат цветов.
Наступал самый пугающий момент – момент утраты сознания. Практически на границе сна я услышал вдруг женский смех. Она смеялась долго и весело, как будто разговаривая с кем-то. В тот момент, когда меня почти полностью поглотила темнота, перед моими глазами возникли ее откинутая назад голова и белоснежная шея.
15
К тому моменту, когда я открыл глаза, в голове у меня созрела идея. Она приняла такие отчетливые формы и настолько захватила меня, что я почти забыл о мучающей меня жажде и натянутых от напряжения венах.
– Пустое тщеславие, – прошептал я. Однако идея казалась мне такой заманчивой!
Нет, нельзя даже думать об этом. Мариус велел мне держаться подальше от святилища, к тому же он должен вернуться к полуночи, тогда я и расскажу ему о своей идее. И он… а что он? Он только печально покачает головой.
Я пошел бродить по дому и увидел, что все в нем точно так же, как и прошлым вечером: повсюду горят свечи, а в распахнутые окна льется мягкий свет угасающего дня. Мысль о том, что я вскоре должен буду уехать отсюда, казалась мне невозможной. Еще менее вероятным казалось то, что я никогда не вернусь сюда и сам Мариус покинет этот восхитительный дом.
Я почувствовал себя совершенно несчастным. И вновь в голову мне пришла прежняя идея.
Нет, пожалуй, я не осмелюсь на это в его присутствии. Я сделаю это один, тайно, чтобы он ничего не узнал и я не почувствовал себя дураком.
Нет, я не должен так поступать. Ничего хорошего не получится. И все останется по-прежнему.
Но если так, то почему бы не сделать это? Почему бы не сделать это прямо сейчас?
Я продолжал ходить кругами по всему дому – через библиотеку и галерею, через комнату, заполненную клетками с обезьянами и птицами, через другие залы и комнаты, которых прежде не видел.
Однако идея прочно засела в моей голове. А раздирающая мне внутренности жажда только усиливала мою импульсивность, делала меня менее терпеливым, лишала способности трезво мыслить и правильно оценивать все то, что рассказал мне Мариус, и то, чем может грозить мне неповиновение его приказу.
Его не было в доме. В этом я был совершенно уверен, ибо досконально осмотрел все до единого помещения. Свое предназначенное для сна убежище он сохранял в тайне. К тому же я знал, что существуют тайные, известные только ему ходы, через которые он мог в любое время попасть в дом или выйти из него.
Дверь, ведущую на лестницу, по которой мы спускались в святилище Тех, Кого Следует Оберегать, я нашел легко. И она оказалась незапертой…
Я стоял в гостиной с оклеенными бумажными обоями стенами и прекрасной мебелью из полированного дерева и не отрываясь смотрел на часы. Еще только семь часов вечера! До возвращения Мариуса еще целых пять часов! Пять часов сжигающей мучительной жажды! И эта идея… Эта идея!
Еще не сознавая, решился я или нет, я повернулся спиной к часам и пошел обратно в свою комнату. Я понимал, что сотни таких, как я, мучились подобными идеями прежде. А как хорошо он описал гордость, которую испытывал при мысли о том, что ему, возможно, удастся пробудить их к жизни. О том, что он сумеет заставить их двигаться.
246 
