90 
На нем не было вины, это он знал. Так почему тогда у него дрожат руки? От страха, что его найдут и покарают? Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно быстрее. Хотел перестать думать об одном и том же, хотел выговориться перед официальным лицом, чтобы его признание напечатали и дали ему подписаться под ним. Хотел дать подробный отчет о событиях, чтобы те, в чьи обязанности входит официальное закрепление истины, могли понять, что одно неизбежно вело к другому, что, несмотря на видимость, он не чудовище и не безумный потрошитель мирных горожан и что вовсе не сумасшествие побудило его таскать свою жертву по Берлину в двух чемоданах. Время от времени он мысленно излагал факты перед воображаемыми обвинителями. Если эти люди привержены правде, они обязательно посмотрят на вещи с его точки зрения, пусть даже законы и условности будут вынуждать их наказать его. Он повторял свою версию, это было его единственным занятием. Каждую сознательную минуту он объяснял, вспоминал, уточнял, едва ли замечая, что это происходит не в действительности и что он уже проделывал все это десять минут назад. Да, господа, я согласен с вами, я действительно повинен в убийстве, расчленении тела, обмане и предательстве. Но сейчас я расскажу вам, как все произошло, каковы были обстоятельства, приведшие меня к этому, и вы поймете, что я ничем не отличаюсь от вас, что я не испорчен и что я совершал только те поступки, которые считал лучшими. Язык его защиты приобретал черты высокого стиля. Он бессознательно воспроизводил драматические судебные сиены из позабытых фильмов. Иногда он пространно изъяснялся в маленьком голом кабинете полицейского участка перед полудюжиной задумчивых старших чинов. Иногда обращался к притихшей публике со свидетельского места.
Выйдя на станции «Котбусер тор», он сунул газеты в урну и двинулся по Адальбертштрассе. А как же Мария? Она только усиливала его позиции. Он вызвал к существованию адвоката, опытного законника, произносящего речь о любви и надеждах этих молодых людей, которые нашли в себе мужество повернуться спиной к жестокому прошлому своих родных стран и планировали начать совместную жизнь. Именно в этом можно было усмотреть ростки будущей Европы, освобожденной от насилия. Тут слово брал Гласе. А потом и Макнамй давал свидетельские показания, сообщая, насколько позволяла секретность, о том, какую важную работу выполнял Леонард во имя свободы и как он один, не зная отдыха, изобретал специальные приборы для скорейшего достижения общей цели.
Леонард ускорил шаг. Бывали промежутки, длившиеся по нескольку минут кряду, когда в голове у него прояснялось и бесконечные повторы и хитросплетения его фантазий вызывали лишь тошноту. Никто не станет докапываться до истины. Представители власти, у которых по горло других хлопот, просто учтут имеющиеся данные, какими бы поверхностными они ни были, и будут только рады возложить на него ответственность за совершенные преступления, передать дело в суд и забыть о нем. Едва он успевал додумать до конца эту мысль – тоже не в первый раз, – как в голову ему приходило новое утешительное соображение. Ведь это же правда, что Отто схватил Марию за горло. Я должен был остановить его, хоть я и ненавижу насилие. У меня просто не было выбора.
Он пересекал двор восемьдесят четвертого дома. Только сегодня он нашел в себе смелость вернуться. Он стал подниматься по лестнице. Его руки опять сильно тряслись. Трудно было держаться за перила. На четвертом этаже он остановился. Правда была в том, что ему до сих пор не хотелось видеть Марию. Он не знал, что ей сказать. Он не мог лгать, что удачно избавился от ящиков. Говорить, где они находятся на самом деле, тоже было нельзя. Это значило бы раскрыть секрет туннеля. Но ведь русским-то он сказал. Так что теперь мешает рассказывать об этом каждому встречному? Он подумал то же, что и прежде: раз он пока не в силах принимать решения, ему лучше помалкивать. Но поскольку что-то сказать все равно придется, он скажет, что ящики на вокзале. Он покрепче сжал рукой перила. Но притворяться он сейчас тоже не сможет. Он пошел дальше. У него был свой ключ, однако он постучал и стал ждать. Изнутри тянуло запахом сигарет. Он уже хотел постучать снова, но тут дверь отворилась, на площадку шагнул Гласе и, взяв Леонарда под локоть, отвел его к лестнице.
– Пока ты не вошел, – торопливо проговорил он. – Нам надо установить, почему нас обнаружили, случайно или из-за утечки информации. Помимо всего прочего, мы беседуем со всеми неамериканскими женами и подругами. Не обижайся. Таков порядок.
90 
