145 
— Ты, конечно, несправедлив, — выговорила Герда, неподвижно сидя, сложив руки на коленях.
— Хорошо, это только мое впечатление от детства. Но люди несут ответственность за впечатление, которое оставляют у детей.
— По-моему, ты часто бывал счастлив.
— О'кей. Не будем больше об этом.
— Твой отец был человек раздражительный и упрямый.
— Тиран. Да.
— Да.
Генри стряхнул золу с ботинка и взглянул на мать.
— Ты обвиняешь меня в том, что я была его союзницей, — сказала Герда, — Возможно, мне следовало бороться, но это обошлось бы слишком дорого. Я была вынуждена покориться. Конечно, со временем он подчинил меня, забрал надо мной власть. Приходилось уделять внимание ему, а не тебе. Я любила его и старалась делать все, чтобы он был счастлив, а с ним и я. Это было нелегко, даже, пожалуй, невозможно. Я пожертвовала своей волей и думала, что у меня не осталось ни воли, ни вообще ничего, чем можно было пожертвовать, но он всегда требовал чего-то еще, что мне трудно было ему дать. Он любил меня, и это было одним из путей к благополучному браку. Я была не в состоянии заниматься одновременно им и тобой. С Сэнди трудностей не возникало, думаю, он вроде как понимал мое положение, да и вообще имел независимый характер. Я надеялась, что и ты будешь таким. Но нет. Ты нуждался во внимании, а потом в тебе появилась ужасная враждебность. А враждебность ребенка тоже способна заставить страдать. Я не могла помочь тебе, я сама вела бой, сама глотала слезы. Отчасти мне просто не хватало сил. Мне нравился Люций, потому что он был такой нескладный, чувствительный и деликатный. А потом, когда Бёрк умер, Люций оказался никуда не годен, не проявил достаточного желания, во всяком случае, не был достаточно настойчив. Мы с ним не оправдали ожиданий друг друга, потому что у меня больше не было воли добиваться счастья, я потеряла ключ к нему. Мне бы следовало взять на себя инициативу, но силы мои иссякли, и я бесчувственно стояла и ждала, чтобы Люций проявил решительность. А теперь у меня даже этого не осталось. При моем попустительстве он стал человеком зависимым, нелепым, жалким бездельником. Превратила его чуть ли не в своего раба за то, что он не оправдал моих надежд. Один Сэнди придавал какой-то смысл моей жизни, доставлял радость, но с Сэнди я никогда не разговаривала. Не находила с ним общего языка. Не рассказывала того, что только что рассказала тебе. Ни разу не приласкала и не поцеловала с тех пор, как ему исполнилось двенадцать.
Голос Герды звучал ровно и спокойно, и только напряженная неподвижность выдавала ее волнение.
Генри, который слушал, затаив дыхание, вздохнул с присвистом:
— Ну, мама, у тебя и самообладание! В конце концов, мы, наверное, немного похожи. Кстати… надеюсь, ты не считаешь, что я продаю имение из одной мести тебе.
— Не из одной мести. Тут многое примешано. Ты вообще путаник. Мне не нравится ни то, что ты делаешь, ни как делаешь. Хотя, возможно, однажды, когда я буду жить в Диммерстоуне, я почувствую, что благодарна тебе.
— Да-а… ты… что ж… спасибо…
Герда сидела, не шевелясь. Генри стоял перед ней. Помолчав, он сказал:
— Я не очень-то хорошо знаю тебя. Теперь же вижу, что совершенно не знаю. Я так благодарен тебе за то, что… ты поговорила со мной. Это был наш первый настоящий разговор. Да, у тебя невероятное самообладание. Я бы хотел… хотел бы…
— Не надо, Генри. Оставим все как есть, раз уж жизнь, сам сказал, так устроена. А теперь иди спать, дорогой, время позднее.
— Ох, мама… это как если… как если…
— Покойной ночи, Генри!
Генри замер на секунду, потом повернулся, сделал шаг и вернулся обратно. Герда опустила глаза и протянула руку к корзинке для рукоделья. Мгновение было упущено. Генри снова повернулся, и эхо его быстрых шагов пересекло библиотеку, потом коридор, взлетело по лестнице. Герда закрыла корзинку, защелкнула замочек. Подавила слезы и, задумчиво хмурясь, устремила взгляд на уже бледную золу в камине.
— Хватит плакать, Колетта, — раздраженно сказал Джон Форбс, — Это просто нервы. Никто не может по-настоящему бесконечно плакать и плакать.
— Я могу, — ответила Колетта.
Она убрала с подоконника серые фарфоровые фигурки животных и сидела, глядя в сад.
— Он увидит тебя.
— Он ничего не видит.
В саду Катон пропалывал цветочные клумбы. Накрапывал мелкий дождик. Катон был без куртки и без шляпы.
145 
