Последние отзывы

  162  

— Я чувствую. Но что доказывает дыхание? Видишь ли, когда я был там, в полной тьме, я понял окончательно и непреложно, что Бога нет. Вообразил, что всегда так считал, но раньше такого не было. Я как будто почувствовал небытие Бога как нечто абсолютно реальное. Да не смотри на меня так. Ты пытаешься свести каждое событие, каждое свидетельство к тому, что Бог существует. Бесполезно! Все это мне знакомо, в конце концов, я сам много лет играл по этим правилам.

— Говоришь, что много лет играл по этим правилам. Сдается мне, тебе невдомек, что это за игра.

— Ну так объясни мне.

— Я уже объяснял. Ты влюбляешься. Это начало, но и только. Любовь эгоистична, ты одержим образами и утешаешься ими, образами объекта любви, образами себя самого. Величайшая боль и величайший парадокс состоит в том, что индивидуальная любовь в некий момент должна пережить перелом, эго должно пережить перелом, и от нечто абсолютно естественного и, как может казаться, благого, возможно, как может казаться, единственно благого, должно отречься. После этого — тьма, безмолвие, пустота. И там Бог. Вспомни св. Хуана де ла Крус. Где кончается образ, низвергаешься в бездну, но это бездна веры. Когда ничего не остается, ничего не остается, кроме надежды.

— El abismo de la fe ^[83]. Брендан, я так часто слышал эти слова. И даже так их часто говорил!

— А сейчас попытайся наконец-то обратить их к себе. Ты бесконечно возвращаешься к тому, что произошло, мысленно перебираешь эпизоды и представляешь, что все могло бы пойти иначе. Перестань. Покаяние — это ни в коем случае не маниакальное чувство вины. Подумай, сколько раз ты в той или иной форме говорил это, исповедуя людей.

— Я не могу сказать это себе.

— Твоя вина в тщеславии, в уважении к себе, о котором ты говорил и которое ты на самом деле вовсе не потерял, оно лишь поколеблено. Покайся и пусть все это уйдет из тебя.

— Без Христа я не могу. Вне этой чертовой церковной системы. Я рассчитывал, что ты сможешь сделать это для меня, но даже ты не способен на это. Я чувствую себя проклятым. Я любил того мальчишку и ввел его в заблуждение, и убил.

— Мы живем искупительной смертью. Любой может стать на место Христа.

— Ты с ума сошел.

— Смерть — наш главный учитель, но лишь когда она с тобой. Когда она далеко, о ней начисто забываешь. Те, кто способен жить со смертью, способны жить в истине, только это почти невыносимо. Учит не драма смерти — когда встречаешь ее, в этом нет драмы. Вот почему так трудно написать трагедию. Смерть — великая разрушительница всех образов и всех историй, и люди будут делать что угодно, лишь бы не видеть ее в лицо. Их последнее средство — опереться на страдание, попытаться подменить смерть страданием. А страдание, как известно, порождает образы, самые прекрасные образы из всех.

Катон поставил стакан. Взглянул на Брендана, который, пока говорил, двигался, перебирал книги, а теперь стоял возле пустых полок и водил пальцами по пыльным доскам.

— Христос, — сказал Катон, — подменил смерть страданием.

Брендан мгновение смотрел на Катона, потом замолчал и прислонился спиной к полкам, устремив невидящий взгляд перед собой.

— Ох, что я говорю, нет… — сказал Катон.

Брендан улыбнулся, голубые его глаза блеснули, потом сел, свалив ногой высокую стопку книг. И уже откровенно засмеялся.

— Но ты веришь в воскресение и жизнь^[84],— сказал Катон, — Если б я действительно верил сейчас в это, я бы тоже смеялся. Я не уверен, что вообще когда-нибудь верил. Ты веришь, и поэтому то, что ты только что говорил, должно быть, для тебя, своего рода бессмыслица, магическое заклинание мне, я понимаю, во спасение, как вещи, которые говорятся из-за занавески исповедальни, только, конечно, более изощренные. В конце концов ты веришь в персонифицированного Бога…

Брендан молчал.

— Ведь веришь, не так ли?

Выдержав паузу, Брендан ответил:

— Это другая история. Мы мыслим в личностных категориях, вынуждены так мыслить. Но Бог непредставим, непостижим и безымян. Dyspherastos и thaumastos. Знаю, все это старая «игра». Но человек живет этим, и все меняется. Ты никогда не жил этим по-настоящему, с самого начала был временным священником. Был им на собственных условиях. Теперь, когда, наконец, ты можешь перестать быть временным…

— И низвергнуться в бездну.

— Ты говорил об уходе.

— Не только говорил, а действительно выхожу из «игры».

  162