очень нудно 
68 
— Ваши родители живы?
— Нет.
— А братья, сестры есть?
— Нет, никого.
— И вы сбежали из дому?
— Да, когда мне было четырнадцать лет.
— Чем занимался ваш отец?
— Он был рабочим. Мы никогда не ладили. Он бил маму. Пожалуйста, не будем говорить об этом.
— Понимаю вас. Простите.
— Расскажите лучше вы… Сэнди никогда мне ничего не рассказывал… я даже не знаю…
— Обо мне, о нас? Мой отец умер давно, когда я был маленьким. Мать очень даже жива, обретается в Холле. У нее есть только я, и Сэнди был, конечно.
— Ваша мать, должно быть, так несчастна. Сэнди иногда упоминал о ней. Я бы очень хотела познакомиться с ней… но это, конечно, невозможно…
— Почему же невозможно? — сказал Генри. Положил вилку, — Нет никакой веской причины, по которой вы не можете познакомиться с моей матерью.
Он посмотрел в круглые влажные темно-синие глаза. Голова у него слегка закружилась, и он отвел взгляд.
— О, нет…
— Послушайте, Стефани, — сказал Генри. — Кстати, я хочу, чтобы вы звали меня Генри.
— Мне как-то… хорошо… Генри…
— Прекрасно. Теперь послушайте. Что прошло, то прошло. То есть для меня вы не… я не пытаюсь занять место Сэнди…
— Разумеется, не пытаетесь…
Слезы снова закапали из ее глаз; она промокнула лицо бумажной салфеткой, размазав помаду на губах.
— То есть… я хочу, чтобы мы были друзьями, узнать вас ближе, я… я никогда не оставлю вас, Стефани… о, дорогая, пожалуйста, не плачьте…
Генри вскочил, обошел стол. Стефани встала, и в следующее мгновение она естественнейшим образом оказалась в его объятиях. Ее руки стискивали его рукав. Горячим, мокрым, смазанным лицом она уткнулась в его пиджак, и он почувствовал, как бешено бьется ее сердце рядом с его сердцем.
Он ласково повел ее в спальню.
— Я получил известие от Джеральда Дилмана, — сказал Брендан.
— Где он сейчас?
— Ведет группу по психотерапии в Глазго.
— Интересно, как долго он продержится. От Реджи есть новости?
— Он говорит, что стал буддистом, но мы думаем, он шутит.
— Я слышал, отец Милсом по-прежнему болен.
— Да, бедный старик.
— Помнишь Сэнди Маршалсона? Я как-то приводил его к обеду.
— Того рыжего пьяницу, который разбился на своем «феррари», не в тот вечер, слава богу?
— Да. Мы все в тот вечер порядком надрались.
— Любопытно, был ли он пьян, когда погиб. Он мне казался совершенно отчаявшимся человеком.
— Бедняга Сэнди. Да, его брат вернулся, думаю, ты никогда не встречал его, Генри Маршалсон, он был в Америке.
— Как же, помню, ты как-то говорил о нем. Твой друг детства. Полагаю, он унаследовал то большое имение.
— Да, но собирается продать его и раздать деньги.
— Благое дело. И кому?
— Хочет дать нам.
— Нам? Неужели! Скорей хватай их, пока он не передумал.
— Его матери это не понравится.
— Это изменит жизнь доброй пожилой дамы.
Катон был раздражен, потому что чувствовал, что Брендану, фактически пригласившему его пожить у себя, чтобы иметь возможность «поговорить серьезно», не следовало бы заниматься банальным трепом, чем они занимались весь ужин. Катон продолжал наскучивший необязательный разговор, не решаясь первым перейти к серьезным темам. Конечно, Брендан, который преподавал весь день, устал. Или думал, что Катон устал и хочет отправиться спать, а не обсуждать на ночь глядя важные вопросы. Но Катон не собирался ложиться, ему не терпелось поговорить по-настоящему, только Брендан все продолжал болтать о пустяках.
Утром Катон перекусил в пабе и после полудня был уже в квартире Брендана, открыв дверь ключом, который хозяин, уходя, всегда оставлял под ковриком. Будучи один в квартире, он позволил себе роскошь насладиться горячей ванной, а потом улегся в узкой, как щель, комнатушке — гостевой спальне. Он мгновенно уснул и проснулся с приходом Брендана. Они выпили вина и поужинали отличным мясным рагу, которое Брендан, знатный повар, приготовил накануне, а сейчас только разогрел. Катон, прихлебывая виски, беспокойно ходил по комнате, останавливаясь, чтобы рассмотреть книги на полках, и снова возобновлял кружение. Брендан не пил; он сбросил обувь и улегся на диван, положив ноги на стул. «Футы, пропасть! наверное, хочет спать», — думал Катон.
Брендан жил в маленькой квартирке в центре Лондона. Двойные рамы приглушали нескончаемый шум машин, который скоро переставал лезть в уши. В квартире, особенно сейчас, при свете ламп и задернутых толстых шторах, царил покой уединения. Брендан был из старинной католической семьи, из питомцев «закрытой частной католической школы», к которым отец Катона относился с большим подозрением. Сразу с Даунсайда, одной из таких школ, он стал готовиться на священника и в Оксфорде учился, уже будучи возведен в сан. Он жил просто, но по обстановке в узкой комнате чувствовалось, что жил он не раздираемый противоречиями и тревогами. Лампы под шелковыми бахромчатыми абажурами светили мягким золотистым светом, на лежащий поверх других ковров длинный центральный ковер, расшитый коричневыми и золотыми розами, боязно было ступить. На черном бархате висело испанское распятие из слоновой кости, представлявшее одну фигуру Христа, без креста, очень бледную и забрызганную кровью.
68 
