ЗАНУДА ХЕРВА

Хервасио Санчес прислал мне последнюю книгу своих фотографий: сорок лиц косовской трагедии. Вы, должно быть, уже и не помните, что такое Косово. Это было давно, еще до Тимора и Чечни. Его вечно путают с Боснией, хотя Босния была даже раньше, чем Руанда, — вскоре после Хорватии. Хорватия, Босния, Руанда, Косово, Тимор, Чечня. Не много ли за восемь лет? А ведь были и другие войны, войны второго ряда, о которых не рассказывали в новостях.

Я сам наверняка забыл упомянуть какую-нибудь войну. Все они похожи друг на друга — по крайней мере, на фотографиях Хервы. Труп мужчины, онемевшая от ужаса женщина, плачущий ребенок и ублюдок с автоматом. Иногда меняются отдельные нюансы. Бывает, что мужчина оплакивает мертвого ребенка. Но ублюдок с автоматом есть на любой фотографии.

Херва — мой друг, великий фотограф и славный человек. И все же его посылка отравила безмятежное послевоенное существование автора этих строк. В прежние времена, которые я описал в «Территории команчей», мы с Хервой делили чужие войны, потерянные иллюзии и погибших друзей. Я завязал, а он остался. Теперь почти ничего в моей жизни не напоминает о годах на передовой. Я провожу время в библиотеке и под парусом, убеждая себя, что мне вполне хватило двадцати одного года внутри фотографий Хервы, среди имен и фамилий, голосов и слез тех, кто остается для других плоскими черно-белыми фигурами. Я счастлив, что больше не надо спать в самолетах, давать взятки пограничникам, идти мрачным утром по битому стеклу, сражаться со спутниковой связью, стоять лицом к стене, ощущая спиной дуло «калашникова» или перебегать улицу, уворачиваясь от снайперских пуль, пока какой-нибудь пижон со своей пижонской камерой орет, чтобы ты ушел из кадра. Теперь мне приходится поминать недобрым словом мать Хавьера Соланы не потому, что начальство опять отправило меня черт знает куда с утра пораньше. Я свободен. Мне повезло вовремя смыться, и больше не нужно рисковать своей задницей, чтобы донье Лоле и Борхе Луису было что пустить в эфир между «Сердце мое, сердце» и «После уроков». И все же…

Все не так просто. Когда я получил книгу Хервы, у меня появилось плохое чувство. Странное чувство. Чем дольше я всматривался в фотографии, тем страшнее мне становилось. Я уволился в девяносто четвертом и в Косове не был. И все же я узнавал каждый кадр, каждое лицо, каждый труп. Эту испуганную женщину, несущую на спине спящего ребенка я видел столько раз, что без труда смог бы восстановить всю ее историю. Она идет по дороге вместе с другими женщинами и детьми. Ее мужа на снимке нет: он сражается или лежит в могиле. Женщине повезло, ее не изнасиловали. Это я знаю точно, потому что она добралась до границы, хотя молода и красива. А на Балканах молодых и красивых женщин почти никогда не отпускают после изнасилования. Их тащат в солдатские бордели и там насилуют снова и снова, днем и ночью, и убивают, если они забеременели. Я узнаю́ эту женщину, узнаю образы и других фотографий с войны: раздачу хлеба, беженцев, трупы, обглоданные собаками. А ведь мне казалось, что теперь я в безопасности, вдалеке от всего этого. И тут появляется Херва, чтобы напомнить мне: это и есть единственный реальный мир, в котором мы живем, а все остальное — наваждение, обман, и в один прекрасный день мертвецом на фото буду я, а ребенком, спящим на спине у матери, будет моя дочь. Как-то ночью, в девяносто первом, когда сербы забрасывали нас бомбами в Вуковаре, Херва сказал мне: «Если меня убьют по твоей милости, я тебе этого никогда не прощу». Его не убили, но я все равно не могу себя простить. Это он пробудил мою совесть, наслал на меня непрошеные призраки прошлого. Этот Херва полагает, что, если он до сих пор не утратил веру в человека и продолжает мотаться по всему миру со своим несчастным «Никоном» и в пуленепробиваемом жилете с чужого плеча, сопротивляясь старости, у него есть право будить нас от спячки своими треклятыми фотографиями. Этакий несносный Пепито Грильо. Чертов зануда.

  56