очень нудно 
49 
Кабирское шахство.
А потом земля стремительно надвигалась, поэт сжимался в седле, предчувствуя неминуемый удар, который расплющит его в лепешку — но гибель все медлила. Абу-т-Тайиб киселем растекался по всей этой земле, он был всем: камнем стен, травой на обочине, дорожной пылью, полями и лесами, виноградниками, городами и деревнями — он был живущими здесь людьми, всеми сразу!
Перед внутренним взором на миг возникла ясная картина: он, вместе с фумэнскими рыбаками в каком-то селении на побережье Муала, где оказался случайно, проездом, рассматривает только что выловленного спрута.
Фумэн? Муала? Где это? Что это?!
И тут же он сам ощутил себя спрутом — огромная скользкая тварь с великим множеством конечностей, спрут по имени Кабир, и одно из его щупалец с жадными присосками устремилось сейчас дальше… на территорию Харзы! Многорукий гигант с шахским кулахом на голове таращил круглые глаза; и все тянул, тянул щупальце дальше — он, Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби, был одновременно и этим спрутом, и самим шахством, и тем щупальцем, которое упорно ползло к Харзе, пытаясь что-то ухватить — но это у него не получалось, добыча выскальзывала, несмотря на присоски…
Потом была темнота.
— …твое шахское, что с тобой?
Лицо. Озабоченное, встревоженное…
Дэв.
— Я не могу взять… не дается… — словно в бреду, бормочут белые губы.
— Эй, кошму сюда! И воды, воды, олухи!
Остатки одури уходят, глоток воды из бурдюка — и Абу-т-Тайиб легко вскакивает на ноги. Его чуть ведет в сторону, но тело быстро восстанавливает равновесие.
Смеркалось. Повсюду паслись лошади из угнанного ими табуна, лагерь был уже разбит, от костров тянуло дымом…
— Со мной все в порядке. Ужин. Потом выставить караулы — и спать. Завтра днем нам надо быть в крепости.
- Этот череп — тюрьма для бродяги-ума.
- Из углов насмехается пыльная тьма:
- «Глянь в окно, неудачник, возьмись за решетку!
- — не тебе суждена бытия кутерьма!..»
Глава десятая,
в которой рассказывается история одного доспеха, море битвы выходит наконец из берегов, веселый безумец посягает на обладателя фарра, кто-то успевает, кто-то не успевает, но совершенно не рассматривается застольное приличие: брать малые куски и пореже смотреть на сидящего рядом!
1
Ночью его снова мучали кошмары. Проснувшись утром, поэт так и не смог вспомнить — какие именно; но смутная тень предчувствия окутывала душу кружевной кисеей.
Грядет день событий!
Абу-т-Тайиб всегда со вниманием относился к собственным предчувствиям, что не раз спасало ему жизнь. Поэтому, прежде чем взобраться в седло, он облачился в ратный доспех, который весь поход таскал за собой в тороках — ни разу еще не надев целиком.
С доспехом была связана история, достойная, чтобы о ней упомянуть.
Ехать на войну без доспеха было глупей глупого; да и не шахское это дело — рваньем отсвечивать. Однако броня владык на скорую руку не делается, здесь одна подгонка дорогого стоит! — а в оружейной не сыскалось лат по душе.
То ли Абу-т-Тайиб оказался излишне придирчив, то ли еще что…
Справедливо решив, что в этом вопросе от Гургина помощи ждать бессмысленно, поэт обратился к верному Суришару. И мигом выяснил любопытную подробность: оказывается, его предшественник, шах Кей-Кобад, как раз незадолго до смерти велел изготовить себе новый доспех. Жаль только, не успел примерить обнову — безвременно скончался на сто семьдесят девятом году жизни!
Слова о возрасте покойного владыки Абу-т-Тайиб, как обычно, пропустил мимо ушей. А вот что касается доспеха…
— Вызвать устада Коблана во дворец? — с полувздоха догадался Суришар. — Доспех-то ему заказывали…
И не угадал.
— Сам к нему съезжу. Вели подать коня!
Сказано — сделано. Через час шахские гургасары уже громко стучались в дверь кузни.
— Ты, что ль, Коблан будешь? — войдя в кузню, Абу-т-Тайиб едва не споткнулся о распростершегося ниц полуголого детину.
Видом детина более всего напоминал пустынного духа-марида, самого зверообразного из детей огня; ноги как мачты, руки как вилы, рот бурдюком, уши — створки ворот, и младенцы седеют при одном взгляде на это создание.
Говорят колдуны: строить — зови джинна; рушить — зови ифрита; умом тронулся — зови марида!
— Нет, владыка, устад Коблан…
— Ты? — поэт лишь сейчас заметил второго марида-близнеца, протиравшего пол у корзины с опилками, золой и черным песком, даже на вид тяжелым, как чугун.
49 
