114 
Франсис опять почувствовала ледяное прикосновение.
— Ну и речь! Ты мне сейчас напомнил Кэтела Дюмэя. Он тоже говорил такие вещи. Ты и лицом становишься на него похож.
— Что сталось со всеми этими людьми, которых ты тогда знала? Расскажи еще раз, ты нам рассказывала, когда мы были маленькие. А теперь уже сколько лет не говоришь о них, и они у меня все перепутались в голове. Вот хоть дядя Барни, с ним как было? Он был ужасный комик. Я помню, он очень трогательно нам объяснял, что был бы вегетарианцем, если бы так не любил колбасу! И тогда, в шестнадцатом году, с ним случилось что-то очень смешное, только я забыл что.
Франсис глубоко вздохнула.
— Не так уж это было смешно. Барни шел сражаться вместе с повстанцами, но по дороге нечаянно выстрелил себе в ногу, и его пришлось оставить дома.
Сын рассмеялся.
— Похоже на дядю Барни! Скорее всего, он нечаянно сделал это нарочно. Ты ведь знаешь, чисто случайно мы ничего не делаем. Я об этом недавно читал. Почти все, что мы делаем, диктуется нашим подсознанием, только мы этого не знаем,
— Может быть, ты прав, что это было отчасти нарочно. Не могу себе представить, чтобы Барни кому-нибудь сделал больно, кроме как самому себе. Добрее и мягче человека я не знала.
— А что случилось с Кэтелом Дюмэем, с тем, на которого я, по-твоему, похож?
— Его убили в 1921 году, в гражданской войне.
— В гражданской войне? Я и забыл, что в Ирландии была гражданская война. Из-за чего она была?
— Часть ирландцев считала, что мы, то есть они, не должны соглашаться на Договор, что он не дает Ирландии достаточно свободы, и они готовы были из-за этого драться. А англичане поддерживали более умеренных ирландцев, тех, что приняли Договор, — чтобы подавить экстремистов.
— Кэтел Дюмэй, уж наверно, был с экстремистами.
— Да, он состоял в ИРА, он был очень смелый, командовал летучим отрядом. Ему было всего девятнадцать лет, когда он погиб.
— Его убили в бою?
— Нет. Один офицер из черно-пегих застрелил его ночью, в постели.
Сын задумался.
— Гражданская война. Ужасно, должно быть, когда это происходит на твоей родине. Ты тогда была в Ирландии?
— Нет, я была замужем, жила здесь. И ты уже родился. Это было очень страшно. Твой папа говорит, что ирландцы ухитрились замолчать всю эту историю, и отчасти он прав. Об этом и думать нельзя без боли.
— Ну, уж гражданскую войну в Испании никому не удастся замолчать. Этого мы не забудем. А брат Кэтела, как его, Пат Дюмэй?
— О, он участвовал в восстании шестнадцатого года, был в здании почтамта вместе с Пирсом и Конноли. Его убили в бою в четверг на пасхальной неделе, накануне того дня, когда они сдались. Его убило снарядом.
— А потом был еще один, англичанин…
— Эндрю Чейс-Уайт? Он был не англичанин, а ирландец.
— Почему-то я всегда считаю его англичанином. С ним что случилось?
— Он убит при Пашендейле, в семнадцатом году. Был награжден Крестом за боевые заслуги.
— Вспомнил. А его мать умерла от горя.
— Уж не знаю, от горя умерла тетя Хильда или нет. Очень скоро после того, как мы узнали о смерти Эндрю, у нее обнаружили рак.
— Сплошные герои, верно?
— Они были невообразимо смелые, — сказала Франсис и судорожно сжала доску стола.
— А все вожаки, Патрик Пирс и компания?
— Почти всех расстреляли. Пирса, Конноли, МакДонага, Мак-Дермотта, Мак-Брайда, Джозефа Планкетта… а Роджера Кейсмента повесили.
— Еще чудо, что де Валера уцелел. Да здравствует Дэв! Помнишь, ты нам так говорила, когда мы были маленькие?
Франсис улыбнулась и разжала пальцы.
— Да здравствует Дэв!
Она ведь не так уж много думала о прошлом; но сейчас ей казалось, что эти мысли были с нею всегда, что в те месяцы, в те недели она прожила всю подлинную жизнь своего сердца, а остальное было доживанием. Конечно, это было несправедливо по отношению к детям и к человеку, рядом с которым она уже прошла такой долгий путь до этой будничной середины своей жизни. Те, другие, были овеяны красотой, которую ничто не могло затмить, с которой ничто не могло сравниться. Они навсегда остались молодыми и прекрасными, им не грозило ни время, ни двусмысленные поздние размышления, от которых тускнеет самое ясное молодое лицо. Они умерли каждый во всеоружии своей первой любви, и матери оплакали их, так неужели все было напрасно? Они были так совершенны, что она не могла в это поверить. Они отдали жизнь за все самое высокое — за справедливость, за свободу, за Ирландию.
— Да, все-таки я их путаю, — сказал сын. — Ты, помнится, говорила, что в одного из них была влюблена. Это в которого?
— Я? — сказала Франсис. — Я-то была влюблена в Пата Дюмэя.
Она встала и отошла к окну, чтобы скрыть внезапно набежавшие слезы. Смотрела на ухоженный садик, на дома напротив. Слезы лились неудержимо, а в ушах грохотали, как грохотали они, разрывая ей сердце, всю ту страшную неделю в шестнадцатом году, раскаты английских орудий.
1965
114 
