Последние отзывы

  98  

Доктор фон Блименстейн безвольно поникла в своем кресле и со страхом смотрела на комманданта.

— У вас нет доказательств, — возразила она, по молчав. — А кроме того, ему плохо.

Коммандант Ван Хеерден перегнулся через стол к ней и уставился ей прямо в глаза.

— Правда? — спросил он. — Действительно плохо? Когда он попадет в руки палачу, ему будет куда хуже, поверьте.

Доктор фон Блименстейн охотно поверила. Она закрыла глаза и помотала головой, пытаясь избавиться и от пристального взгляда комманданта, и от возникшей в ее воображении картины того, как ее избранник будет болтаться на виселице. Коммандант понял, что попал в точку, и несколько расслабился.

— В конце концов, мы ведь сделаем только то, что они пытались сделать и сами, но потерпели неудачу, — убеждал коммандант. — Мы не будем делать ничего такого, что шло бы вопреки их же собственным склонностям.

Доктор фон Блименстейн открыла глаза и с ненавистью посмотрела на комманданта.

— Но мы же с Бальтазаром помолвлены, — сказала она.

На этот раз настала очередь комманданта испытать потрясение. У него перехватило дыхание при одной мысли о том, что эта толстозадая врачиха станет женой обезьяноподобной фигурки, метавшейся вчера на его глазах по палате. Теперь коммандант понял причину того малодушного ужаса, который он заметил накануне во взоре Веркрампа.

— Поздравляю, — растерянно проговорил он. — В таком случае тем больше оснований принять мое предложение.

Доктор фон Блименстейн расстроенно кивнула:

— Пожалуй.

— Ну что ж, тогда давайте обсудим детали, — сказал коммандант. — Вы переводите в изолированное помещение одиннадцать пациентов, которые предпринимали раньше попытки самоубийства. После этого вы воспользуетесь своим методом лечения, чтобы об учить их марксизму-ленинизму…

— Это невозможно, — сказала врачиха. — Этим методом нельзя никого ничему научить. С его помощью можно только отучить от некоторых привычек.

— Ничего подобного, — возразил коммандант. — Приходите ко мне, я вам покажу, чего добился Бальтазар при помощи вашего метода. Он-таки много чему научил моих полицейских. И, поверьте мне на слово, ни от каких привычек он их не вылечил.

Доктор фон Блименстейн попробовала зайти с другой стороны.

— Но я ничего не понимаю в марксизме-ленинизме, — сказала она.

— Жаль, — ответил коммандант и стал вспоминать кого-нибудь, кто бы в этом разбирался. Единственный человек, которого он смог припомнить, отбывал двадцатилетний срок в пьембургской тюрьме.

— Ну пусть эта сторона дела вас не волнует, — сказал коммандант. — Я подыщу кого-нибудь, кто в этом разбирается.

— А что дальше? — поинтересовалась врачиха. Коммандант Ван Хеерден улыбнулся.

— Все, что будет дальше, предоставьте мне. Пусть у вас об этом голова не болит, сказал он и поднялся. Выходя из кабинета, он обернулся и поблагодарил доктора за сотрудничество.

— И помните — мы делаем это ради Бальтазара, для его блага, — произнес он на прощание и направился к машине. Следом за ним шел констебль Элс. Оставшись в своем кабинете одна, доктор фон Блименстейн еще какое-то время раздумывала над той жуткой задачей, которую поставил перед ней коммандант. «Ну что ж, в конце концов, это просто разновидность эфтаназии»,^[68] — решила она и принялась за составление списка суицидальных пациентов. Доктора фон Блименстейн всегда привлекали те методы лечения душевных заболеваний, что были в свое время разработаны в «третьем рейхе».

У узника пьембургской тюрьмы, к которому сейчас направлялся коммандант, были на этот счет другие мысли. Приговоренный к двадцати пяти годам тюрьмы за участие в заговоре, о котором он абсолютно не ведал, Аарон Гейзенхеймер провел уже шесть лет в одиночном заключении, утешая себя мыслью о том, что вот-вот должна произойти революция, которая если и не вернет его в полной мере в прежнее, дотюремное нормальное состояние, то по крайней мере вызволит из заточения. Кроме этой мысли, у него была еще только Библия, единственная книга, которую неудачливому еврею разрешали читать тюремные власти. Поскольку всю свою юность Аарон Гейзенхеймер потратил на скрупулезное изучение трудов Маркса, Энгельса и Ленина и поскольку он к тому же происходил из семьи потомственных раввинов и богословов, неудивительно, что по прошествии шести лет принудительного ознакомления со Священным писанием он превратился в кладезь религиозных и идеологических премудростей. К тому же он был отнюдь не глуп, в чем, к собственному прискорбию, имел возможность убедиться тюремный священник. Проведя всего час в богословском споре с Гейзенхеймером, капеллан вышел из его камеры, сомневаясь в божественном происхождении Христа и уже наполовину согласившись поместить «Капитал» где-то между первой частью Паралипоменона и Песней царя Соломона.^[69] Хуже того, тридцать минут, ежедневно положенные ему на прогулку, Аарон Гейзенхеймер использовал для того, чтобы посещать все или почти все службы в тюремной церкви. Постоянно отпускаемые им при этом критические замечания вынудили капеллана поднять интеллектуальный уровень его проповедей до таких высот, когда эти проповеди стали совершенно непонятны прихожанам церкви, однако продолжали вызывать сильные критические нападки со стороны тюремного марксиста. Начальник тюрьмы, давно уже уставший от постоянных жалоб капеллана, был чрезвычайно обрадован, когда коммандант Ван Хеерден заявил ему, что подумывает о переводе Гейзенхеймера в Форт-Рэйпир.

  98