16 
Об этом тайнике я знал еще в далеком детстве и однажды даже попытался проникнуть туда без разрешения, наказанием за что стала весьма чувствительная порка. Отец тогда заявил, что был весьма раздосадован моей неспособностью хранить семейные секреты.
Его слова огорчили меня гораздо больше, чем порка. И с тех пор я никогда не просил его взять меня с собой, хотя знал, что время от времени он спускается в подземелье. Я думал, что там хранятся сокровища и разного рода языческие реликвии.
И вот теперь передо мной открылось похожее на пещеру просторное помещение с высокими сводами, обложенное камнем и буквально забитое самыми разнообразными сокровищами. Повсюду стояли старинные сундуки и даже грудами лежали старые книги. А еще я увидел две запертые на засовы двери.
– Они ведут к старым захоронениям, туда тебе ходить не придется, – сказал отец, – но теперь ты должен знать об этом месте. И помнить о нем.
Когда мы снова поднялись в церковь, он опустил крышку люка, уложил на место кольцо и фрагменты мраморного орнамента. От входа в тайник не осталось и следа.
Фра Диамонте сделал вид, что ничего не видел. Мать заснула, дети тоже спали.
Мы же заснули в церкви только перед самым рассветом.
На восходе, когда в крепости закричали петухи, отец вышел во внутренний двор, потянулся, взглянул на небо и пожал плечами.
К нему подбежали двое моих дядьев, требуя немедленно объяснить, как осмелился этот неизвестно откуда взявшийся сеньор угрожать нам осадой и когда отец предполагает начать сражение.
– Нет-нет, вы все неправильно поняли, – ответил отец. – Мы и не собираемся объявлять войну. Ступайте в свои спальни…
Не успел он закончить фразу, как всех нас заставил обернуться душераздирающий крик. В распахнутые настежь ворота вбежала одна из хорошо знакомых нам деревенских девушек, в истерике повторяя одно и то же:
– Он исчез, малютка исчез, они схватили его!
Остаток дня прошел в неустанных поисках пропавшего ребенка. Безрезультатно. А вскоре оказалось, что бесследно исчез еще один малыш. Он был слабоумным и с трудом передвигался, но его все любили, так как он не причинял никому ни малейшего вреда. К всеобщему стыду, никто не мог даже более или менее точно сказать, как давно пропал этот безобидный деревенский дурачок.
С наступлением сумерек я уже думал, что сойду с ума, если немедленно не поговорю с отцом наедине, если не смогу пробиться к нему через запертые наглухо двери комнаты, где он вел словесные баталии с моими дядьями и священниками. В конце концов я заколотил в дверь так громко и стал пинать ее в таком исступлении, что он разрешил мне войти.
Встреча как раз подходила к концу, и, когда отец притянул меня к себе и обнял, в его глазах сверкало пламя неистового гнева.
– Нет, ты понимаешь, что они со мной сотворили? Они сами взяли ту самую дань, которую требовали от меня. Они отняли их у меня! Я отказался подчиниться, и они сами забрали то, что хотели!
– Но какая дань? Ты имеешь в виду детей? Глаза отца налились кровью. Он потер заросший за ночь подбородок и с такой силой стукнул кулаком по столу, что все предметы с него разлетелись по комнате.
– Что они о себе возомнили, чтобы врываться ко мне ночью и требовать, чтобы я передал им все права на этих никому не нужных, несчастных детей?
– Отец, я не понимаю, в чем дело. Прошу, объясни же мне наконец!
– Витторио, завтра с первыми же лучами солнца ты должен отправиться во Флоренцию с письмами, которые я подготовлю сегодня. Для этой борьбы мне понадобятся не только сельские священники. А теперь иди и готовься к путешествию.
Внезапно он посмотрел вверх и словно прислушался к чему-то, затем огляделся вокруг. Я видел, как за окнами меркнет свет, а сами мы постепенно превращаемся в не более чем туманные силуэты. Я поднял сброшенный отцом на пол канделябр.
Вынимая из канделябра одну из свечей и зажигая ее от факела у дверей, я не переставал наблюдать за отцом со стороны, равно как и пока нес свечу обратно, а затем зажигал от нее все остальные потухшие свечи.
Какое-то время он прислушивался, молчаливый и встревоженный, а затем, не издав ни малейшего звука, поднялся с места и оперся кулаками о стол. Похоже, он даже не обратил внимания на горевшие свечи, ярко озарявшие его потрясенное, измученное лицо.
– Что ты слышишь, мой господин? – спросил я, бессознательно употребив формальное обращение.
– Страшные бедствия… – прошептал он. – Пагубные невзгоды, которые лишь Бог смог вынести из-за наших грехов. Тебе следует хорошо вооружиться. Приведи в церковь свою мать, брата и сестру. И поспеши. Солдатам приказания уже отданы.
16 
