7 
Несколько отвлекаясь, добавим, что Петров был обязан Нарбуту не только литературной карьерой. В 1920 году Катаева-старшего арестовала Одесская ЧК: подозрение в причастности к антисоветскому заговору. Оснований для ареста по тому времени хватало: бывший офицер, отец – чиновник, преподаватель в епархиальном училище, дед с материнской стороны – генерал, с отцовской – священнослужитель. Несколько месяцев тюрьмы, ожидание расстрела, потом освобождение: литературные знакомства выручили. Под арест попал и младший брат, недоучившийся гимназист: он, правда, в офицеры не вышел, возраст не тот, а вот набор родственников тот самый, плюс брат-офицер. Приезд Нарбута, его покровительство, работа в ОДУКРОСТА пришлись тогда очень кстати [См.: Лущик С. Реальный комментарий к повести//Катаев В. Уже написан Вертер. Лущик С. Реальный комментарий к повести. Одесса, 1999. С. 78—86.].
Регинина Петров как-то упомянул мимоходом в черновиках воспоминаний. А вот Нарбута – нет. О редакционной эпопее Петров вообще не захотел рассказывать. Именно не захотел: не просто ошибся в датировке, а сочинил трогательную историю, как в январе 1928 года Ильф приклеил курьезную записку к обложке, как они беспокоились, примут ли рукопись в редакции, напечатают ли... Ничего подобного. Уже приняли, уже печатали. И трогательные подробности нужны здесь лишь в качестве дополнительных эмоциональных аргументов, подкрепляющих шаткую версию Петрова: читатель, увлекшись выдуманными деталями, не замечает, что автор, вопреки традиции, ничего толком не сообщил о реальных обстоятельствах. Петров словно забыл о них, как забыл, при каких обстоятельствах познакомился с Ильфом.
В том, и в другом случае причина одна: к 1938 году Нарбут, по советской терминологии, стал «неупоминаемым». В 1936 году он был арестован, объявлен «врагом народа» и осужден. Погиб в заключении, реабилитирован в 1956 году. Выдумывать же обстоятельства знакомства с Ильфом в Москве Петров не стал. Проще было, сославшись на забывчивость, вовсе умолчать о первой встрече с будущим соавтором, о работе под руководством репрессированного Нарбута, а собственную «трудовую биографию» начинать со службы «в органах». Точно так же «забыл» Петров об истории публикации «Двенадцати стульев», о роли Регинина, ведь и тут без упоминаний о Нарбуте не обошлось бы. Сведущие же современники приняли его версию не по наивности – правда была неуместна.
Однако всю историю создания «Двенадцати стульев» – от начала и до конца – Петров сочинять не стал. Задачи такой не ставил. Поэтому истина порою проглядывает не столько в том, что он рассказал, сколько в том, о чем ненароком обмолвился.
К примеру, Петров сообщает, что когда «в августе или сентябре 1927 года» Катаев подарил им с Ильфом сюжет «Двенадцати стульев», соавторы целый месяц возвращались домой «в два или три часа ночи», поскольку писать роман могли только после окончания рабочего дня в «Гудке». «Нам, – подчеркивает Петров, – было очень трудно писать. Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы с детства знали, что такое труд. Но никогда не представляли себе, что такое писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью». Вот тут Петров, старательно нагнетая эмоциональное напряжение, проговорился ненароком: «Все-таки мы окончили первую часть вовремя. Семь печатных листов были написаны в месяц».
Стоп. Что значит «вовремя», почему первую часть «Двенадцати стульев» нужно было написать именно «в месяц»? Написали бы за полтора или два, не мучаясь: нигде ж не упомянуто о каких-либо обязательствах и договоренностях. Но ведь и о Нарбуте тоже – нигде. А если успели «вовремя», значит, договоренность была, и поведение соавторов уже не выглядит странным. Они месяц истязали себя не из любви к трудностям, а чтобы главный редактор получил первую часть романа в октябре—ноябре 1927 года. Только тогда по его приказу завред успевал организовать подготовку публикации в январском номере 1928 года. И даже на февральский хватало – «с запасом».
Примечательно, что о работе над второй и третьей частями романа Петров не рассказал вообще. Лишь обронил фразу: «Мы продолжали писать». Вот и вся информация. Но, с другой стороны, тут и рассказывать особо не о чем: прежних трудностей уже не было, поскольку не было нужды в прежнем изматывающем режиме. И если первую часть Ильф и Петров написали за месяц, то вторую и третью – за три. К январю они вполне укладывались в график, предъявив материал для мартовского и последующих номеров. Так что роман к выходу первого номера был практически завершен. И руководство журнала могло более не беспокоиться о выполнении авторами обязательств.
7 
