65 
Память ты, моя память!.. о чем дальше говорили, не помню. Кажется, о луках. Я еще потянулся было, из Кали-дона на Итаку, в кладовку — хотел другу-Диомеду своим луком похвастаться.
Не дотянулся.
Уснул.
* * *
Ночь нашептывает в уши бархатными губами, ночь ласкает тело теплыми, нежными ладонями: плечи, грудь, живот…
Ой, да ведь это уже не ночь! Вернее, ночь-то ночь, тьма кромешная; а ласкается…
— Проснулся. Не притворяйся, я знаю — проснулся. лежи, лежи, милый… ведь тебе нравится?
— Нравится, тетя… Бархатистый смех-мурлыканье:
— Ну какая я тебе «тетя» — на ложе? Еще скажи: бабушка…
Одиссей не находится, что ответить. Голова кружится от хмеля, до сих пор туманящего мозг, от ласковых касаний женских пальцев, от дурмана вожделения пополам с острым привкусом опасности, от волны, вздымающейся со дна, из тайной глубины, куда уже ловцами жемчуга добрались опытные руки Деяниры — просто Деяниры! не тети! не бабушки!..
Деяниры, жены Геракла.
— А что, если… Геракл…
Наконец-то удается облечь в слова неясное ощущение.
Снова — тихий смех.
— Геракл далеко, у кентавров. А мы с тобой — здесь. Или ты хочешь увильнуть, рыжий? Даже и не думай об этом! Иначе расскажу Гераклу, что ты ко мне приставал…
— Я? Увильнуть?
Одиссей понимает: Деянира шутит. Однако дальний отзвук, легкая тень опасности все равно маячит в воздухе, горчит на губах — лишь добавляя остроты ощущениям. Его руки начинают жить сами по себе, не спросясь хозяина; они прекрасно знают, что и как, эти лукавые руки, хотя всего любовного опыта у рыжего — приключение в деревне на пути в Калидон. Да и то: было? не было?
Рассказы Эвмея — не в счет.
…на самом деле все очень просто.
Просто, как любовь.
Просто надо очень, очень любить эту женщину, эти губы, плечи… Надо… любить…
В ответ — хриплый стон, похожий на страстное рычание львицы. .,..
— Еще! О, еще… где ты?.. — но твои губы не дают ей продолжить, запечатывая вопрос долгим поцелуем; лук и жизнь — одно! два тела — одно! Мерно качается лодка на морской зыби; стонет, раскачиваясь под яростью ветра, стройная сосна…
Это он — ветер, он, колебатель суши и тверди, он, равный богам и Сердящий Богов, неистово любит Деяниру воительницу, женщину, подобную великой богине Афине, его покровительнице… Ведь ты же любишь свою покровительницу, Одиссей?!
— Да! Люблю!
О, боги! внемлите! Женщина, познавшая Геракла, любит тебя! Она сама пришла к тебе…
Кажется, в те мгновения я был безумней, чем когда-либо, и имя этому безумию — любовь! Все мы откладываем друг на друга свой отпечаток, и я недаром столько лет дружил с кучерявым лучником по имени Далеко Разящий!.. Водоворот чувства с сотней имен и тысячью обличий захлестывает с головой — я не противлюсь, я хочу утонуть в его сладости, я тону, растворяюсь, накатываясь прибоем на вожделенный берег: шшшли-прищшшли-вы-шшшли…
Ослепительная вспышка.
Девятый вал вскипает пеной, с грохотом ударяясь о берег.
Темнота.
Потом, уже сквозь подступающий сон — голос.
* * *
— …Как же ты похож на него в юности…
— На Геракла?!
— Нет, дурачок. На Тидея, моего брата. На Диомедова отца. Такой же был: росточку девичьего, а руки… плечи… И рыжий такой же. С веснушками.
— И такой же сумасшедший?
— Нет, не такой. По-другому. Он в драке бешеный был… и твердый, как камень. А ты…
— Ая?
— Ты — другой… особенный! Ты в любви себя забываешь, да?
— Да, Деянира! да! Ты… — Ох, погоди! Я сейчас вернусь… Сейчас. Обожди…
Кажется, я еще подумал: «Она что — со своим братом с Тидеем… тоже?!» Разное про их семью болтали: и про басилея Ойнея, с его дочками-внучками, и про Тидея-Нечестивца, и про самуДеяниру…
Подумал-забыл.
* * *
Женщина долго не возвращалась, и Одиссей мало-помалу начал проваливаться в странную полудрему, будто в шкатулку, полную соблазнительных видений: эхо голосов зыбкие тени… Когда одна из теней присела рядом на ложе, рыжий даже не сразу понял, что это вернулась Деянира. На миг лунный свет упал на лицо женщины, делая его иным: задумчивой синевой сверкнули глаза, черты еле заметно утончились…
Наваждение мелькнуло — и растаяло в ночи.
— Ты действительно очень похож на него… на Тидея, — тихонько проговорила женщина, и рука ее нежно коснулась лица Одиссея. — Как же я сразу не поняла?..
Прикосновение внезапно отдалось во всем теле, волнующей дрожью пробежав по расслабившимся было мускулам; сладко заныло сердце.
65 
