17 
— В море можно ловить рыбу, угрей, в скалах — собирать птичьи яйца, — сказал Требоний.
— Благодарю, но мне нравится пресноводная рыба, а мой слуги разводят кур.
— Цезарь определенно ждет неприятностей.
— Или придумывает оправдание, чтобы не возвращаться на зиму в Италийскую Галлию.
— Что?!
— Требоний, он просто не хочет видеться с соотечественниками! На него тут же посыплются соболезнования отовсюду — от Окела до Салоны, и он боится, что не вынесет всего этого.
Требоний остановился, удивленно глядя на спутника.
— Я не подозревал, что ты так хорошо понимаешь его, Лабиен.
— Я был с ним с тех пор, как он появился среди длинноволосых.
— Но ведь мужские слезы не считаются в Риме чем-то зазорным!
— Он тоже так полагал, когда был молодым. Но тогда он был не таков, каким мы его знаем.
— Что ты хочешь сказать?
— Теперь Цезарь уже не имя, а символ, — с редким терпением пояснил Лабиен.
— О-о! — Требоний двинулся дальше. — Мне не хватает Децима Брута! — вдруг вырвалось у него. — Как ни верти, а Сабин не может его заменить.
— Он вернется. Все тут скучают по Риму.
— Кроме тебя.
Старший легат Цезаря усмехнулся.
— Я тоже скучаю. Особенно когда разлука затягивается.
— А она, безусловно, затягивается. И все же… Самаробрива! Вообрази, Лабиен! Я опять буду жить в настоящем доме с теплыми полами и с ванной.
— Ты сибарит, — прозвучало в ответ.
Корреспонденции из Сената накопилось много, и ее надо было просмотреть в первую очередь. На это у Цезаря ушло три дня. За стенами его дома легионы готовились к маршам. Все шло спокойно, без суеты, так что ничто не мешало бумажной работе. Даже апатичный Гай Требатий был втянут в водоворот, ибо Цезарь имел привычку диктовать письма сразу трем секретарям, переходя от одного к другому и никогда не путаясь в темах. Его поразительная работоспособность покорила Требатия. Человека, легко и непринужденно занимающегося несколькими делами одновременно, можно недолюбливать, но ненавидеть определенно нельзя.
Наконец подошел черед и письмам личного плана — их с каждым днем становилось все больше и больше. До Рима от порта Итий было восемьсот миль, пролегавших большей частью по галльским рекам, прежде чем доберешься до Домициевой и Эмилиевой дорог. Цезарь держал группу курьеров, непрестанно курсировавших верхом или на лодках по своим отрезкам пути к тому месту, где он находился, и покрывавших как минимум пятьдесят миль в день. Таким образом, он получал последние вести из Рима менее чем через два рыночных интервала, имея постоянную возможность увериться, что его отсутствие не сказывается отрицательно на его популярности, которая все росла и росла вместе с ростом его состояния. С Британии почти нечего было взять, но Длинноволосая Галлия с лихвой это возмещала.
Вольноотпущенник Цезаря, германец Бургунд достался ему, пятнадцатилетнему, по наследству от Гая Мария, когда тот умер. Счастливое наследство. С той поры, как в юности, так и в зрелости, раб неотлучно находился при господине, и лишь год назад его по возрасту отправили в Рим — приглядывать за землями Цезаря и за его матерью и женой. Этот Бургунд, урожденный кимбр, был еще мальчиком, когда Марий наголову разбил кимбров с тевтонами, но хорошо знал историю своего народа. По его словам, сокровища двух этих племен были оставлены на сохранение их родичам — атватукам, у которых они зимовали перед вторжением в пределы Италии. Из семисот пятидесяти тысяч ушедших в поход вернулись только шесть тысяч. В основном это были женщины и детишки. Они так и осели у родичей, став скорее атватуками, чем кимбрами или тевтонами. И там же остались сокровища этих племен.
На второй год пребывания в Галлии Цезарь направился в земли нервиев, ниже которых по течению Мозы располагались владения эбуронов, те самые, куда должны были сейчас повести тринадцатый легион несчастный Сабин и еще более несчастный Котта. Сражение было тяжелым. В конце концов все нервии полегли на поле боя, не желая жить побежденными. Но Цезарь отдал дань мужеству павших, позволив их женщинам, детям и старикам вернуться в свои нетронутые дома.
Выше нервиев по течению Мозы проживали интересующие Цезаря атватуки, и он, несмотря на потери, повел армию к ним. Те укрылись в крепости Атватуке, стоявшей на горе, окруженной густым Ардуэннским лесом. Цезарь осадил Атватуку и взял ее. Но атватукам не так повезло, как нервиям. Раздраженный их лживостью и коварством, Цезарь согнал все племя на поле возле разрушенной крепости, кликнул работорговцев, тайком следовавших за римским обозом, и продал всех пленников разом тому, кто дал большую цену. Пятьдесят три тысячи атватуков ушли с молотка. Бесконечная вереница сбитых с толку, плачущих, обездоленных людей потекла через земли других племен на большой рынок рабов в Массилии, где их разделили, рассортировали и продали сызнова.
17 
