Последние отзывы

  261  

Девятый легион был насторожен, но полон решимости. Цезарь, поднявшись на возвышение, всмотрелся в лица собравшихся и отвлеченно порадовался тому, что его взору доступно каждое из них, даже в задних рядах. Его глаза, слава богам, все еще были зорки. Неожиданно для себя он подумал: а как там со зрением у Помпея? Сулла постепенно стал видеть все хуже и хуже и очень переживал из-за этого. Зрение обычно портится уже в среднем возрасте, и пример тому — Цицерон.

Хотя нередко на таких сборах глаза его увлажнялись, сегодня никаких слез не будет. Он стоял, широко расставив ноги, опустив руки, с corona civica на голове. Алый плащ закреплен на плечах красивой серебряной кирасы. Его легаты стояли по обе стороны от него на возвышении, военные трибуны — двумя группами по обе стороны у возвышения.

— Я здесь, чтобы исправить эту позорную ситуацию, — крикнул он высоким, далеко слышным голосом. — Один из моих легионов замыслил мятеж. Представители других легионов могут видеть его сейчас в полном составе. Это — девятый. Говорю для тех, кто стоит далеко.

Никто не проронил ни слова, никто не удивился. Все обо всем уже знали.

— Девятый легион! Ветеран войны в Длинноволосой Галлии, легион, чьи знамена едва выдерживают вес наград, чей орел бывал десятки раз обвит лавром. Состоящий из солдат, которых я всегда называл моими ребятами. Но они отреклись от меня. Я уже не могу считать их моими. Они — толпа, которую настроили против меня демагоги в масках центурионов. Центурионов! Как назвали бы Тит Пуллон и Луций Ворен, два великолепных центуриона, этих подлых людей, которые заменили их, став во главе девятого легиона? — Цезарь указал на двух стоявших рядом с ним ветеранов. — Видите их, солдаты девятого? Это ваши бывшие боевые товарищи! Косвенно ваш позор лег и на них! Видите их слезы? Они плачут о вас! Но я не могу плакать. Я слишком разгневан, я полон презрения. Мой послужной список непоправимо испорчен. Отныне я никому не смогу заявить, что моя армия идеальна и что никакой смуты в ней не было никогда.

Он не шевельнулся. Руки опущены, прижаты к бокам.

— Парни из других легионов, я позвал вас сюда, чтобы вы стали свидетелями моих действий. Эти бунтовщики объявили, что не двинутся из Плаценции, что они хотят, чтобы их распустили прямо здесь и сейчас. И чтобы им выплатили все, что положено, включая их долю в трофеях девятилетней войны. Что ж, хорошо. Их распустят. Но распустят не с честью! Их доля в трофеях будет поделена между всеми воевавшими в Галлиях легионами. Они не получат земли. Каждый будет лишен гражданства. Вы знаете, что сейчас я — диктатор и что мои полномочия превышают полномочия и консулов, и губернаторов. Но я не Сулла. Я не стану злоупотреблять своей властью, тем более здесь. Я поступлю лишь так, как позволительно поступить любому командующему, чьи войска вздумали бунтовать. Я могу стерпеть многое, даже если от кого-то из вас вдруг потянет духами. Мне плевать, если кто-то подставит кому-нибудь свою задницу, лишь бы тот и другой дрались, как боевые коты! Лишь бы они были мне абсолютно верны! Но солдаты девятого мне не верны. Они мне изменили. Они обвинили меня в намеренном утаивании от них того, что им полагается. Меня! Гая Юлия Цезаря! С которым плечом к плечу провели десять лет! Моего слова для девятого недостаточно! Девятый затеял мятеж!

Его голос окреп. Он закричал. Закричал во весь голос. Этого он никогда себе не позволял.

— Я не потерплю мятежа! Вы слышите? Не потерплю! Мятеж — это худшее преступление для солдата! Мятеж — это государственная измена! И я буду расценивать мятеж девятого легиона как государственную измену! Я лишу его солдат всех их прав, всех положенных им денег и гражданства. И каждого десятого из состава — казню!

Он ждал, пока клерки повторят сказанное. Никто не проронил ни звука, кроме Пуллона и Ворена, которые рыдали. Все смотрели на Цезаря.

— Как вы могли? — крикнул он, повернувшись к девятому. — Вы не представляете, как я благодарю всех римских богов за то, что Квинт Цицерон сейчас не с нами! Впрочем, это и не его легион. Эти люди не могут быть теми героями, которые целый месяц противостояли пятидесятитысячной армии нервиев. Раненые, больные, измотанные, они смотрели, как горят их вещи и провиант, но продолжали бороться с врагом! Нет, это люди другие! Алчные, жалкие, низкие! Я больше не назову их моими ребятами! Я их отвергаю!

Он поджал губы, сделал пренебрежительный жест.

  261