ПРОЛОГ

Дмитрий Голицын наблюдал, как медленно закрывался адский глаз.

— Зачем? Зачем отправлять его назад?! — недовольно воскликнул он, хотя вид чудовища, даже находившегося на расстоянии, заставлял содрогаться. Сейчас оно было видно лишь наполовину — огромная черная туча с потрескивавшим в центре белым пламенем. «Элиша», воздушный корабль князя, висел в воздухе над ужасающим глазом. А вокруг, насколько хватало взора, простиралась Америка: голые холмистые просторы, похожие на степи его родины — России.

— Время не пришло, — долетел до него беспристрастный голос Сведенборга.

— Ерунда, — резко бросил Голицын. Он нервно теребил усы и не отводил глаз от сжимавшейся грозовой черноты. — Машины тьмы работают. Ты доказал это. Они должны двигаться в авангарде и стирать врагов с лица земли задолго до нашего приближения.

— Время не пришло, — повторил Сведенборг, обернувшись к Голицыну, и князь вновь содрогнулся.

Очки и растрепанные волосы делали ученого похожим на насекомое, слепое и таинственное.

— Профессор Сведенборг, при всем к вам уважении, хочу заметить: этой военной экспедицией руковожу я, и мне нужны более конкретные объяснения. Почему я должен терять русских солдат или доверяться неизвестно насколько преданным нам индейцам и монголам, когда у нас есть это?

Огромный черный глаз почти полностью закрылся. Там, где прошла машина тьмы, не осталось ничего, кроме белого пепла. Десятки миль пепла. Ни единого деревца, ни единого живого существа, даже костей не осталось как свидетельства жизни, некогда бывшей на том месте, где развернуло свою мощь чудовище Сведенборга.

Но ученый, вместо того чтобы ответить, отвернулся, и его глаза за толстыми стеклами очков уставились куда-то в даль.

Разочарованный Голицын перевел взгляд на третьего человека, стоявшего, крепко вцепившись руками в борт корабля, — митрополита Санкт-Петербургского.

— Ваше преосвященство, поговорите с ним. Попробуйте добиться от него вразумительного ответа.

Митрополит поджал губы и погладил длинную седую бороду:

— О, тут я бессилен. Сведенборг беседует с ангелами. Это они к нему сонмом слетелись, не ко мне. Похоже, на то воля Господа. Мне же он показал лишь краешек… — Митрополит покачал головой. — Мудрено это для разума смертного человека, даже мне, при моем духовном сане, понять это не под силу. Вот потому-то Сведенборг и впал в безумие. Но это священное безумие.

— Мы все безумны! — воскликнул Голицын. — И я не исключение. Я предал царя и повел армию вглубь Америки, где не ступала нога человека. И ради чего? Это — умопомешательство.

Митрополит вздернул бровь:

— Ни я, ни Сведенборг не имеем к этому никакого отношения. Вас ведет жажда власти, меня — желание служить Богу. Мои устремления чисты. Чисты они и у Сведенборга. Ваши — нет, потому-то вы не вправе задавать нам вопросы.

— Откуда такая уверенность? Откуда вы знаете, что… что этот мальчик, перед которым мы склонили голову, дитя Бога, а не дьявола? И какова наша миссия в этой бескрайней пустыне? Какое нам дело до Американских колоний, когда Османская империя могла бы пасть к нашим ногам, равно как и славящийся несметными богатствами Китай? Откуда… — Он осекся, потому что профессор Сведенборг вновь повернул к нему лицо.

Профессор был человеком мягким, вежливым и голос имел тихий, но сейчас он заговорил отрывисто и зловеще, словно это был и не он вовсе, а кто-то иной, в нем обитавший:

— Князь Голицын, вы не понимаете. Вы не можете понять землю, простирающуюся перед вами. Американские колонии — последнее прибежище безбожной науки. Здесь дьявол вырыл себе нору и воздвиг сторожевую башню. Здесь он превращает свою мерзкую силу в клинки и ружья. Мы избраны, мы — слуги пророка, поборники божественной науки. Что еще вы желаете знать?

— Но при этом мы сообщаемся с неверующими, — возразил Голицын. — Что праведного в бестолковом поклонении идолам монголов или в языческих суевериях индейцев? — Он повернулся к митрополиту, ища у него поддержки. — Ваше преосвященство…

— На все воля Божья, — ответил митрополит. — Хоть они и язычники, у них есть глаза, чтобы видеть. Они способны были узреть пророка. Право же, похоже, что все, кроме вас, видят истину.

— Я… — Во рту у Голицына пересохло.

  1