19 
— Сейчас же вернусь домой, — решительно провозгласил Джастин, направляясь к хижине, — велю ей собрать вещи…
— Нет у нее никаких вещей, — робко напомнил слуга.
Джастин остановился и посмотрел вниз. Склон холма на краю кукурузного поля густо зарос высокой травой, заканчивавшейся у песчаного пляжа. Под легким ветром чуть колыхались пушистые метелки.
Да, Пенфелд прав, у девчонки действительно ничего нет за душой, только чужой сюртук на плечах. Она вошла в их мир, не обремененная вещами, нагая и беззащитная, как все мы изначально появляемся на свет божий.
«Что ж, — рассуждал Джастин, — в конце концов, я уже не мальчик и у меня хватит сил смирить свою плоть и в ближайшие дни оставить девушку в покое. Если же к исходу недели она по-прежнему не пожелает покинуть мой дом, придется игнорировать мнение Пенфелда. Если потребуется, силой заставлю ее отправиться в Окленд и сам буду ее сопровождать. Ну а тем временем надо будет хорошенько до седьмого пота наломать спину в поле, чтобы, когда вернешься домой, никаких лишних мыслей и только одно желание — завалиться в койку и спать».
Джастин запустил руки в волосы и несколько раз сильно дернул их, чтобы прогнать наваждение. В конце концов, не ее вина, если при каждом взгляде на девушку он тут же представлял себе ее нагой на залитом луной пляже, если при каждом прикосновении возникало желание… Джастин глухо застонал.
Тяжкие его раздумья прервал веселый крик:
— Пакеха! Пакеха!
Вверх по склону холма неслась стайка детишек, на их обнаженных, цвета меда, телах отливало солнце. Шествие замыкал Трини. Джастин присел, и вожак ватаги врезался в него, как упругий мяч, брошенный сильной рукой. Джастин сделал вид, будто едва устоял на ногах.
— Привет, Кавири. Ты стал таким сильным, что можешь сбить с ног старого человека.
Дети окружили англичанина, что-то щебеча на языке маори. Маленькая девчонка с миндалевидными глазами протиснулась вперед и взяла Джастина за руку. Напевная речь туземцев звучала музыкой и прогоняла мрачные мысли.
— Пенфедд, можешь выйти на свет, тебя не съедят, — позвал слугу Джастин.
Пенфелд вылез из зарослей кукурузы и отвесил детишкам церемонный поклон. Ему ответили тем же, и Трини гордо заулыбался, довольный тем, что ребята помнят его уроки. Джастин знал, что его невозмутимый слуга ничуть не боится людоедов, но к детям относится с большой опаской.
«У меня нет семьи», — подсказала память слова Эмили, и на душе снова стало горько. Только вчера сам Джастин обронил ту же фразу в присутствии Пенфелда, но при этом покривил душой, потому что теперь мог считать своей семьей племя маори. Они считали его своим и назвали Пакехой, ему свято верили и с радостью делили с ним свою землю. Доверие к Джастину заходило так далеко, что ему предоставляли право и полномочия вести переговоры по самым щекотливым вопросам с другими племенами и европейцами.
Джастин взъерошил темные волосы Кавири, с любовью взглянул на мальчишку и подумал: «Черт возьми, нас всех можно назвать сиротами под голубым небосводом, дарованным богом». Его внимание привлекла смуглая девчонка, теребившая золотую цепочку на груди и что-то трещавшая на языке маори.
— Нет, Дани, пожалуйста, говори по-английски, — остудил ее пыл Джастин. Он был убежден, что, если удастся обучить маори английскому, они перестанут нуждаться в услугах иностранца, которому сейчас вынуждены оказывать гостеприимство.
Девчонка засунула в рот большой палец, вынула его и неожиданно крикнула:
— Клэр!
Джастин невольно поморщился. Окружившие его дети хором заорали, пританцовывая:
— Клэр! Клэр! Клэр!
— Только этого не хватало, — пробурчал Пенфелд.
— Ты снова разрешил им играть с моими часами? — Джастин сурово поглядел на Трини.
Туземец воздел руки, как бы призывая на свою голову кару небесную за содеянное, и заговорил как кающийся грешник простыми словами, позабыв все длинные заумные фразы английского языка:
— Они никогда не видели белой девочки. Они думают, что это падший ангел, затерянный во времени.
Джастин повесил голову, признав поражение. Сегодня его преследуют сироты. Голова так забита мыслями о неожиданном морском даре, что он напрочь забыл о другой девочке. Джастин не стал сопротивляться, когда Дани стянула с его шеи золотую цепочку.
— Ух ты, — выдохнул Кавири, завороженно глядя на блестящую цепочку.
Беспокоиться за судьбу часов не приходилось. Дани крепко прижала их к груди, как величайшую драгоценность. Глядя вслед детям, потянувшимся за Дани вниз по склону холма, Джастин глубоко задумался. Если Клэр Скарборо на всю жизнь стала его тяжелым крестом, почему возникало чувство опустошенности и полного одиночества, когда ее портрета не было рядом с его сердцем?
19 
