Глава 19

Саймон ощутил неожиданный укол сожаления, когда Катриона появилась из развалин замка Кинкейдов с решительным и деловым видом. Так она выглядела в тот день, когда вошла в его тюремную камеру. Деловой вид подчеркивал еще и лондонский стиль ее одежды. На Катрионе была серо-голубая дорожная накидка из толстой мериносовой шерсти. Белокурые локоны уже не спадали на плечи, а были аккуратно убраны под строгой дамской шляпкой с полями, которые отбрасывали тень на ее глаза. В таком наряде Катриона ничем не отличалась бы от любой лондонской дамы, отправившейся субботним днем посетить магазины на Ройял-стрит.

В ней трудно было узнать ту романтическую девушку, которая стояла на краю утеса в вихре снежной пурги, раскинув руки, чтобы обнять целый мир. Эта Катриона также ничем не напоминала озорную молодую женщину, которая резвилась и кружилась в хороводе под веселую шотландскую мелодию волынки. В ней не было и следа от покорной женщины, согревшей ему постель и даже растопившей его сердце за ту долгую сладостную ночь.

Не говоря ни слова, Катриона протянула ему свою дорожную сумку. Саймон не успел еще положить сумку в повозку и предложить спутнице руку, как она приподняла край юбки, приоткрывая соблазнительный вид отделанного кружевом чулка, и взобралась на скамью повозки без его помощи.

Катриона смотрела вперед, не поворачивая головы.

— Должна ли я заплатить еще что-нибудь?

— Прости, не понял? — отозвался Уэскотт, отметив резкие нотки, вновь появившиеся в голосе Катрионы.

— Поскольку в наш уговор не входила твоя работа по доставке меня к порогу дядиного дома, мне хотелось заранее узнать, не потребуется ли мне в качестве оплаты оказывать дополнительные услуги?

Саймон хотел откашляться, прочищая горло, но в результате стал кашлять по-настоящему, так как его богатое воображение мгновенно нарисовало яркие картинки некоторых услуг, которыми он с удовольствием бы воспользовался.

— В этом нет необходимости, — бросил Уэскотт, наконец, когда справился с приступом кашля. — Ты и так выдала мне большой кредит.

Катриона спокойно положила затянутые в перчатки руки к себе на колени.

— Я оставила Роберта Брюса в клетке. Ты не мог бы принести его сюда?

Уэскотт охотно направился к развалинам большого зала замка, втайне радуясь, что не нужно больше смотреть на застывший профиль Катрионы. Роберт Брюс лежал, свернувшись калачиком в клетке для кур. Кота давно не выпускали на свободу, и он выглядел глубоко несчастным.

Саймон присел перед ним и посмотрел прямо в глаза животного:

— Прости, толстяк. Я сам сидел за решеткой в Ньюгейте, и мне понятны твои переживания.

Уэскотт уже собирался поднять клетку, когда краем глаза заметил какой-то знакомый предмет. Это был любимый плед Катрионы, небрежно брошенный между двумя грудами камней, когда-то бывших углом дома Кинкейдов.

Саймон не поленился поднять ветхую накидку и положил ее себе на плечо. Потом он отнес Роберта Брюса к повозке, поставил клетку на сиденье возле Катрионы и протянул ей плед:

— Ты забыла это.

Катриона продолжала смотреть вперед, не обращая внимания на его слова. Ей был очень дорог этот памятный с детства кусок ткани, в котором воплотилась частичка ее девичьего сердца. Но теперь она уже не была той прежней девчонкой. В конце концов, Саймону удалось превратить ее в женщину. Но не тем, что он затащил ее в постель, а тем, как он прогнал ее оттуда. — Знаю, я сама оставила его там, — резко бросила Катриона. — Он слишком старый и ветхий. С какой стати я должна ходить в каких-то лохмотьях, когда мой дядя может купить для меня любую шаль, какую только захочу?

Саймон нахмурился:

— Но мне казалось, этот плед единственная память о твоей семье. И о твоем брате.

  84