20 
Да, это было довольно модно среди женщин — носить ожерелья или даже серьги из миниатюрных пистолетов с движущимися частями.
— Вы чувствуете необходимость обыскивать всех женщин, которых покупаете? — лаконично спросила она.
— Я не покупаю женщин для секса.
Он покупает женщин, чтобы убивать?
— Тогда я в недоумении, почему вы предложили за меня цену.
— У вас есть кое-что, чего хочу я.
— Вы сказали, что не хотите моей девственности.
— Я хочу имя мужчины — или женщины — того, кто послал вас ко мне.
Раздражение вытеснило страх.
— Я сказала вам, что никто не посылал меня в дом Габриэля.
Виктория по собственной воле решила продать себя.
— Тогда скажите мне имя женщины, которая дала вам сулему.
За шелком его вежливого голоса была твердая сталь.
— И если я сделаю это?
— Я найду эту особу.
— А если нет?
— Она умрет.
Она не уступит истерике.
— А когда вы найдете эту женщину? Что вы с ней сделаете?
— Все, что потребуется, чтобы получить информацию, в которой я нуждаюсь.
Он причинит ей боль.
Он…
Глаза Виктории расширились во внезапном понимании.
— Вы полагаете, что моя… подруга, — она запнулась на слове, — намеренно послала меня сюда. К вам.
Он не ответил.
Ему не было нужды отвечать.
— Вы полагаете, что я пришла сюда, чтобы навредить вам, — сказала она, не в силах поверить в это.
Серебряный пристальный взгляд не отвернулся от ее глаз.
— Могу ли я напомнить вам, сэр, что это вы предложили цену за меня. Почему вы это сделали, если полагали, что я намерена причинить вам вред?
— Если бы я не предложил цену за вас, мадемуазель, вы умерли бы намного худшей смертью, чем любая смерть от сулемы.
Виктория вспомнила мужчину, который поддержал ее стартовую цену. «Я дам вам сто пять фунтов, мадемуазель, за вашу… невинность».
Холодный озноб пробежал по позвоночнику.
Он был намерен купить ее девственность или жизнь?
Она решительно подавила растущую панику, которая шипела в ней, словно сельтерская вода.
— И теперь?
— Вы все еще можете умереть.
— Вы угрожали застрелить меня, сэр. — Она судорожно сжимала плащ. — Я попытаю удачу с другим мужчиной.
В его глазах ясно читался отказ.
Виктория не могла набрать в легкие достаточно кислорода.
— Пожалуйста, позвольте мне уйти.
— Вы умоляете меня, мадемуазель?
Она отпрянула.
— Нет.
Никогда.
Его веки опустились; зубчатые тени портили мраморную гладкость щеки. Распахнув ее сумочку, он запустил руку внутрь.
У Виктории свело живот. Она знала, что он обнаружит.
— Позвольте мне забрать мою сумочку.
Он вытащил связку писем.
Каждое слово, написанное в них, впечаталось в мозг Виктории. По коже поползли мурашки, сначала жаркие, потом ледяные.
Он глянул на нее сквозь темные ресницы.
— У вас есть поклонник, мадемуазель.
Эти письма написал вовсе не поклонник.
Ужас Виктории, что Габриэль прочтет письма, перевесил ее страх. Она сократила расстояние между ними и протянула руку.
— Я не разрешаю вам читать эти письма, сэр. Пожалуйста, верните их. Они личные.
— Я не спрашивал вашего разрешения, — его веки полностью поднялись, он вгляделся в нее и медленно произнес ее имя:
— Виктория.
Стоя, он был на четыре дюйма выше ее. Виктория никогда прежде не чувствовала себя такой маленькой и такой беспомощной.
— Позвольте мне уйти, — повторила она.
— Я не могу этого сделать.
Отчаяние подтолкнуло ее.
— Вы знали голод, — не подумав, сказала она.
— Есть много разновидностей голода, мадемуазель.
Голод тела. Голод души.
Голод плоти.
Виктория не задержалась на последнем.
Он не должен прочитать эти письма.
— Вы жили на улицах.
— Я родился в канаве, в Кале.
Кале — город во Франции, сразу за Ла-Маншем.
«Его тело было продано во Франции или в Англии?» — задумалась она. А потом: «Были ли улицы Франции безопаснее английских?»
— Я не знаю, какое преступление, по вашему мнению, я совершила, сэр, — сказала она своим самым резонным голосом гувернантки. — Но лондонские улицы взыщут много более суровое наказание, чем вы. Я прошу вас еще раз: пожалуйста, позвольте мне уйти.
Он вскинул голову. Холодность его глаз лишила Викторию дыхания.
20 
