очень нудно 
96 
Виктория прикусила нижнюю губу — у нее были красивые губы, нижняя только чуть-чуть полнее верхней. Вода струилась по ее виску.
— Но он не остановился.
Он не остановился. Он не останавливался, пока второй мужчина не велел ему остановиться.
Тогда начался кошмар.
— Скажи мне остановиться, — произнес Габриэль.
Мольба. Но ангелы не молили.
Ягодицы Виктории сжались.
— Нет.
Секунду Габриэль не мог дышать от боли и наслаждения.
— Тогда моли меня не останавливаться, — безжалостно сказал он.
— Заставь меня умолять, Габриэль, — с вызовом сказала она, часть его.
Но он не хотел, чтобы она была его частью.
— Заставить тебя молить… как, Виктория? — спросил Габриэль, голос был опасно мягким, тело дрожало от потребности, внутри, снаружи. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня остановиться?
Боль.
— Да.
— Или ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня не останавливаться?
Наслаждение.
— Да, — повторила она, задыхаясь, дрожа.
Желая принять и его боль, и его наслаждение.
Но Габриэль не хотел давать Виктории свою боль.
Он хотел думать, пусть только на мгновение, что он нашел душу, и что душу звали Викторией Чайлдерс. Женщину, которая видела в его лице, когда взрывалась наслаждением, лицо мужчины, который отрекся от своего тезки.
Габриэль сжал левое бедро Виктории. Его пальцы охватили выступ тазовой кости.
Его мускулы сжались.
Он хотел вонзаться в Викторию, пока она не закричит, чтобы он остановился. А затем он хотел вонзаться в нее, пока она не станет молить его не останавливаться.
Он хотел, чтобы Виктория прогнала правду и вернула безымянного мальчика, который думал, что сможет быть ангелом.
— Они сковали меня, — сказал он в клубившийся пар и бьющую воду. — Я не мог двигаться. Я не мог бороться.
Все, что он был в состоянии делать — это терпеть до тех пор, пока больше не смог вынести.
Габриэль медленно вытаскивал свой член, пока в Виктории не осталось лишь биение его пульса.
Все будет начистоту.
— Он не использовал смазку, — грубо сказал он.
Эти двое мужчин взяли его только для того, чтобы причинить ему боль. Потому что он любил темноволосого мальчика с фиалковыми глазами.
Мальчика, который научил его читать и писать.
Мальчика, с которым проституция скорее объединила, чем разделила Габриэля.
Габриэль согнул бедра: Виктория приняла его. Как принимал он.
Душ непрерывно стучал по его голове. По голове Виктории.
— Есть такое слово. — Вода сбегала по лицу Габриэля. — Садомазохизм. Это наслаждение, которое неотличимо от боли. Ты хочешь знать, как боль может стать наслаждением, Виктория? — прошептал он.
Умирая внутри. Умирая снаружи.
Пульсирующий член. Прошлое, преодолевающее настоящее.
— Да. — Виктория глотала воздух. Воду. Его член. — Да, хочу.
Габриэль не умолял, пока боль не обернулась наслаждением. Но Виктория не поймет, пока сама не испытает этого.
Внезапно ему захотелось, чтобы она поняла. Захотелось, чтобы она стала частью его.
Захотелось, чтобы она простила то, чего он никогда не мог простить.
Ухватив ее правое бедро, Габриэль скользнул левой рукой вперед, ища пальцами, скользкими от крема и воды, ища… находя.
Ее клитор пульсировал между его большим и указательным пальцами, самая чувствительная плоть женщины, мягче, чем шелк.
Она была твердой — такой же твердой, как сейчас Габриэль. Такой же твердой, каким его заставили стать в прошлом.
Виктория судорожно дернулась, задрожала и замерла, сознавая, как один мужчина мог сделать насилие болезненным, тогда как другой — доставляющим наслаждение.
— Габриэль, — прошептала она, вода сбегала по ее щеке.
Вчера вечером она кончила для него десять раз. Каждый раз, когда она выкрикивала свое наслаждение, внутренние сокращения ее portail сжимали его сердце.
— Ты кричала бы для ангела, Виктория? — пробормотал он.
— Да, — неровно сказала она, сердце колотилось у нее внутри. Или, возможно, это его пульс колотился у нее внутри.
Вода, ручьем лившаяся по щеке Виктории, была соленой. Слезы для ангела.
Габриэль мягко толкнулся внутрь Виктории; одновременно он сдавил ее набухший клитор, как будто это был миниатюрный пенис.
Клитор пульсировал. Как пульсировал Габриэль.
96 
