очень нудно 
48 
Долго молчу, глядя на тарелку с недоеденным фруктовым салатом. Мы сидим в ресторанчике, что неподалеку от дома Джимми. Внезапно все, за что я так долго на всех дулась, представляется мне ничтожным и смехотворным. Злоба, которую я копила на Терри, Рейчел, Каролину — на них всех, — вдруг делает резкий поворот и обрушивается на меня саму. Мои щеки заливает краска.
— Значит, ты с самого начала считал, что я не права? Презирал меня, не принимал всерьез? — Осмеливаюсь посмотреть Джимми в глаза.
— Презирать — конечно, не презирал. Питать к тебе что-нибудь подобное я бы не смог, даже если бы захотел. — Он усмехается. — А права ты или не права… Да, я, пожалуй, с самого начала думал, что ты заблуждаешься. Но, с другой стороны, говорю же, пытался поставить себя на твое место и понимал твою боль.
— Почему же ты сразу все прямо мне не сказал? — спрашиваю я, приподнимая подбородок.
— Потому что это ни к чему не привело бы, — ласково отвечает Джимми. — Ты еще сильнее озлобилась бы, возненавидела бы и себя, и весь мир. Тебе нужен был отдых, покой, смена обстановки. Сейчас ты, по-моему, почти в норме и готова выслушивать возражения.
Киваю. Его доброта не знает границ. Вообще-то все они замечательные, все так пекутся обо мне. Почему? Я это не заслужила.
Надо что-то предпринять. Попытаться доказать и друзьям, и мужу, что не совсем я безнадежная. Как это сделать? С чего стоит начать? Пока не знаю.
— Послушай! — восклицаю я. — Можно попросить тебя еще об одной услуге?
— Конечно, — просто отвечает Джимми, не показывая ни единым движением, что ему надоели мои просьбы.
— Давай съездим в одно место.
— Прямо сейчас? — удивляется он.
Взволнованно киваю.
— Да, сейчас. Это очень-очень важно.
Приезжаем в Бруклин и останавливаемся в конце той улицы, на которой прошло детство Терри. Уже сгустились сумерки, а фонари перед дедовым домом всегда светили довольно тускло.
— Пройдем мимо под ручку, — шепотом говорю я. — Я встану ближе к дороге, а ты будешь меня загораживать. У того магазинчика остановимся, ты войдешь внутрь, а я останусь у крыльца и попробую что-нибудь рассмотреть.
— Понял, — быстро соглашается Джимми.
Замечаю, что у деда в окнах горит свет, не успеваем мы приблизиться к дому. А минуту спустя рассматриваю темнеющую на крыльце худую фигуру.
Когда Джимми заходит в небольшой продуктовый магазинчик на углу, я, прикидываясь, будто что-то ищу в сумке, получше рассматриваю сидящего на ступенях перед дедовым домом человека.
Да, это он. Его взгляд устремлен в другую сторону, поэтому можно совершенно не бояться, что он меня узнает.
Одинокий задумчивый старик слегка покачивается из стороны в сторону и, кажется, о чем-то грустит, даже что-то беззвучно бормочет себе под нос одними губами. Впрочем, определить точно с такого расстояния невозможно.
В какую-то минуту меня захлестывает небывалое чувство. Эти люди приняли меня, считают своей, я нужна им и больше всего на свете хочу быть с ними рядом. С такими, какие они есть — не богачами, уроженцами Бруклина…
Вид старого дома живо напоминает о проведенных в нем днях и ночах. Сердце давит смесь тоски, сожаления о совершенных ошибках и давней горячей, негасимой любви.
Скрипит магазинная дверь. Джимми выходит и протягивает мне пакетик «Читос».
— Спасибо, — шепчу я, все еще глядя на деда.
— Он? — спрашивает Джимми.
— Ага, — тихо отвечаю я.
— Ну, значит, жив и, скорее всего, здоров!
Здоров ли? — с болью в сердце думаю я. Не нуждается ли в заботе, внимании, сочувствии?
— Пойдем? — говорит Джимми. — Или ты хочешь… — Он кивает на дедов дом.
Качаю головой.
— Нет, сейчас я к нему не пойду. Сначала надо наладить отношения с Терри.
— Это верно, — одобряет Джимми мое решение.
Назад возвращаемся по другой стороне дороги. Как только садимся в машину, я решительно произношу:
— Наверное, хватит мне прятаться. Я вернусь домой сегодня же.
Джимми на миг закрывает глаза.
— Куда именно?
— Пока к отцу. А потом, если получится… — Мой голос обрывается.
Джимми кивает.
— Да, тянуть дальше некуда. — Он медленно поворачивает голову. — Мне будет не хватать тебя. Я уже привык, что живу не один.
Мне становится безумно его жаль, а ненависть к себе усиливается. Складываю ладони перед грудью.
— Ты прости меня за все, за все. Не стоило мне… Следовало десять раз подумать…
48 
