22 
Сначала был университет, потом — практика, затем — такой вот предлог, отмазка: пойду-ка я в науку. Дело в том, что мужчины почему-то сторонились Екатерины, чем-то она их отталкивала. Конечно, не всем красавицами быть, но ведь и некрасавицам порой везет. Но с Екатериной, видимо, было что-то не то на уровне флюидов нервозности, острых движений, истерично приподнятых бровей, запаха. Встретив такую впервые, вы подумаете, что эта женщина — на грани срыва. И не то что-бы она выделялась из толпы или наоборот — сливалась с пейзажем. Нет. Такое впечатление, что тут замешаны какие-то потусторонние силы. Ну не знаю, допустим — венец безбрачия. Родовое проклятие. Или, скажем, давняя обида на весь мужской род, которая перестроила всю Ревину сущность и замкнула ее окончательно.
Попробую описать ее внешность: лицо похоже на сдутый шарик, подбородок сливается с шеей. Может, это — зоб. Волосы жидкие, цвет — шатен вперемешку с сединой. Над левой бровью торчит прядь челки. Губы пухлые, но всегда сжатые в бледную мочалку. Затем — опущенные плечи, небольшой валик груди, ниже — валик живота. Широкие бедра, достаточно длинные ноги в чулках, под которыми просматривается рельеф расширенных вен. Она — не толстая и не худая, достаточно цельная, ее глаза словно постоянно удивляются чему-то. На переносице, разумеется, очки. Старомодные, с овальными линзами в золотой оправе. Я попытаюсь найти в ней что-нибудь привлекательное, ведь Рева была хоть и не самым лучшим, но и не самым отвратительным человеком в нашем институте. Наверное, ее самая привлекательная черта — стремление разобраться в окружающих, выделить среди них «хороших» и помочь им, поощрить, поддержать. Рева искала в наших рядах положительных героев. И тот, кто мог претендовать на эту роль, получал всевозможные поблажки. Реве хотелось приютить и обогреть такого человека, она буквально душила его заботой. Она даже заставила нас сообщить ей сотовые номера наших родителей: «Если кто будет прогуливать — позвоню». Я продиктовала израильский телефон своей мамы. Екатерина Евгеньевна держала в уме свой личный список «хороших» и «антихороших». Она готова была в любой момент прийти на помощь «хорошим», вот только возможность все никак не подворачивалась.
Разумеется, список «хороших» возглавлял Коротков. Затем его невесты, Лаврентьева, Уварова и Цыбина. В черном же списке находился Коля Игнатьев, Морозова с Воронцовой и почему-то Мункоев Игорь. А за конец этого списка вели упорную борьбу я и Вовка Власов. Мы с ним были не в почете у Ревы. Я особо не парилась, мне уже надоело волноваться. А Вовка тщательно скрывал свою нервозность. Его врачебное будущее висело на волоске.
К слову, Володя как раз находился тогда на грани отчисления. На него пыталась повлиять Юрченко, она вправляла ему мозги и старалась договориться с другими преподавателями. Однако Вова все равно стремительно падал. Он получал одни двойки из-за ночных дежурств. Ему хотелось независимости, и он устроился на работу, которая была несовместима как с учебой, так и с жизнью в целом. Трудясь медбратом (Вова предпочитал говорить — медсестрой), Власов не успевал готовиться к урокам. Помимо того, он постоянно всем дерзил. Дерзил интеллигентно, смешно, но все же. Особенно сильно он разозлил преподавательницу английского, которая путала слова «микроскоп» и «Майкрософт». Власов постоянно припоминал ей авторскую реплику: «Микроскоп инкорпорейтед».
…Рева уселась напротив выключенного телевизора. Еле слышно скрипнуло окно. Из форточки тянуло ароматом весеннего дождя. Она медленно потянула к себе томик Франсуазы Саган, полистала его немного, но не нашла закладку и разочарованно вернула книгу на место.
Она встала. Прошлась босиком по ковру. Ворсинки уже затвердели, царапались. Ее взгляд выхватывал отдельные детали интерьера. Вот с верхней полки шкафа свисает засушенный букет. Вдоль стен тянутся стеллажи с учебниками. У правой стены стоит буфет из ДСП, его хрупкие стекла дребезжат при каждом шаге. Строго на уровне глаз висит календарь.
Возраст — пятьдесят один. Какая прочная цифра. Точная и резкая, как стрелка, врезающаяся щелчком в отметку «двенадцать». А эта лишняя единица — да ну ее. Она здесь не нужна, действует на нервы. Пятьдесят один — это почти то же самое, что и сорок девять. Небольшая металлическая гирька возле пятидесятикилограммовой кувалды. Приехали. Из ночного двора через щели в стене просочилась тишина.
22 
