7

– День рождения? – переспрашивает Джошуа, наклоняя вперед голову, будто чтобы лучше слышать. – Почему же ты до сих пор молчала?

Машина останавливается, он платит водителю, и мы выходим на улицу, залитую светом фонарей.

– Почему молчала? – задумчиво произношу я. – Потому что большую часть времени сама об этом не помнила. Даже когда после ланча стали звонить родственники и друзья, все мои мысли были о другом. – Усмехаюсь и пожимаю плечами. – Ладно, ничего страшного. Гораздо печальнее другое…

– Как это – ничего страшного! В этот день – в году он, как и все прочие, единственный! – ты появилась на свет. – Джошуа смотрит на часы. – Половина одиннадцатого. У нас в запасе полтора часа. Сейчас мы что-нибудь придумаем. – Оживленно потирает руки.

Поворачиваю голову и смотрю на огромное сооружение – колонны, увенчанные квадригой, которой правит богиня.

– Бранденбургские ворота? – спрашиваю вслух, хотя знаю, что угадала верно.

– Ага, – отвечает Джошуа. – Они самые.

Величие ворот завораживает. Разглядываю их минуту-другую с благоговением и восторгом.

– Почему-то вспоминается «Триумфальная арка». Перед ними вновь открылась безграничная площадь… Посреди нее тяжело вздымалась расплывчатая громада… – Задумываюсь о том, свидетелями скольких людских радостей и трагедий были эти ворота, и чувствую себя со своей бедой почти неприметной крупинкой.

– Триумфальная арка в Париже совсем другая, – говорит Джошуа, как ни в чем не бывало беря меня за руку и устремляясь в противоположную от ворот сторону. – В самом деле отливает серебром, без пристроек и без скульптурной группы наверху. Словом, они совершенно разные.

Удивительно, но оттого, что мы идем за руку, меня не бросает в волнительную дрожь и не идет кругом голова. Но буря в душе, как по волшебству, стихает.

– Ты бывал в Париже? – спрашиваю я, исподтишка глядя на правильный профиль Джошуа и изучая его, будто вижу этого парня впервые. Точнее, будто теперь на смену старым у меня вдруг возникли новые глаза и будто видеть с их помощью можно совсем по-иному.

– Да, бывал, – отвечает Джошуа. – И не раз. А ты?

– Представь себе, нет. Не знаю, почему так сложилось. Я всей душой желаю много путешествовать, но даже в отпуск, бывает, по тем или иным причинам не езжу. – Вздыхаю, раздумывая о невозможности жить как хочется.

– Неужели причины эти столь серьезны, что каждый раз приходится отказываться от поездок? – с недоверием спрашивает Джошуа.

– Да, во всяком случае для меня, – говорю я, вспоминая о том, как в прошлом году мы с Гарольдом настолько долго выбирали тур подешевле, что от моего отпуска осталось всего ничего, да и отпала всякая охота куда-либо ехать. Впрочем, Гарольда можно понять: он одержим идеей обеспечить нам стабильное будущее. Был одержим… Пока не встретил Беттину. С другой стороны, может, я вообще многого о нем не знаю. Кручу головой, напоминая себе о намерении не думать о Гарольде сегодня и чувствуя, что, если увлечься этими мыслями среди ночи, наделаешь столько жутких выводов, что не захочется жить. – Может, конечно, я прилагала не слишком много усилий, чтобы осуществить мечты, – прибавляю я, вспоминая, о чем спросил Джошуа.

– Наверняка не слишком, – ненавязчиво произносит он. – Я, например, если очень чего-нибудь хочу, обязательно сталкиваюсь с рядом трудностей, но во что бы то ни стало преодолеваю их. Тогда получаю награду… – Он умолкает, какое-то время о чем-то раздумывает и прибавляет более печально: – А вообще-то, если задуматься… бывают ситуации почти безвыходные, хоть со стороны может показаться, что ничего особенно непреодолимого в них нет.

Он произносит это таким тоном, что мне кажется, будто в его словах таится некий второй смысл. Напрягаю мозги, но чувствую, что смертельно устала за сегодняшний бесконечный день и размышлять больше нет желания ни о чем. Хочется идти и идти вперед, ощущая тепло крупной руки Джошуа, больше не нужно ничего.

Некоторое время молчим, слушаем негромкий звук собственных шагов по асфальту. Я ловлю себя на том, что рядом с Джошуа уютно даже молчать. В какое-то мгновение мне вдруг кажется, что тех нескольких лет после нашего расставания вовсе не было, что и Гарольд, и наша с ним история, и Беттина лишь фантазия, которая явилась, поволновала воображение и исчезла. Криво улыбаюсь и говорю себе, что дело в избытке впечатлений и в том, что пришлось столько страдать. Завтра наступит новый день и мир предстанет передо мной таким, какой он есть на самом деле.

  33