очень нудно 
41 
Майкл — единственный, кто может сплотить их. Она снова скривила губы. Гейб любит ребенка. В этом Лора не сомневалась. Ведь не жалость и не обязанность заставляют его при первом же писке склоняться над колыбелью и носить на руках ребенка в три часа утра. Он человек, способный на великую любовь, и, безусловно, отдает ее Майклу!
Гейб внимателен, нежен и великодушен. Когда дело касается Майкла.
Только когда они остаются один на один, их отношения становятся натянутыми.
Они не касались друг друга, хотя жили в одном доме, спали в одной постели. И все же они не касались друг друга, разве что случайно и мимолетно. Они по-семейному ездили покупать все, что понадобится Майклу: детскую кроватку и другую детскую мебель, одеяла, заводную игрушку, играющую колыбельную музыку, мягких зверьков, которые Майклу еще много месяцев будет не нужны. Было легко, даже восхитительно обсуждать высокие кресла и детские манежи, вместе решать, какой из них подойдет. Лора никогда не надеялась, что сможет так много дать своему сыну.
Но когда они возвращались домой, напряжение возвращалось.
— Какая же я дура! — укоряла себя Лора. — Мне дали дом, защиту и заботу, а самое главное, любящего отца для моего сына! Разве могла я когда-нибудь желать большего?
Но ей хотелось, чтобы Гейб снова улыбался ей, именно ей, а не матери Майкла, не своей модели.
Вероятно, это к лучшему, что они остались вежливыми друзьями с общими интересами. Лора не могла сказать с уверенностью, как она поведет себя, когда Гейб, наконец, увидит в ней женщину. А эта пора настанет, потому что его желание никуда не исчезнет, и он, здоровый, сильный мужчина, не сможет платонически делить с ней постель.
Опыт в искусстве любви подсказывал ей, что мужчина требует, а женщина подчиняется. Ему не нужно любить ее или просто испытывать к ней влечение, чтобы желать ее. Господи, никто лучше ее не знает, как мало привязанности, как мало заботы может быть на брачном ложе! У такого человека, как Гейб, будет много требований, а она будет отдавать ему всю свою любовь. И круг, который ей, наконец, удалось разорвать, начнется вновь.
Гейб наблюдал за ней из дверей. Что-то случилось, и очень нехорошее. Он видел смятение на ее лице, в позе ее плеч. Казалось, чем дольше они жили в этом доме, тем более напряженной она становилась. Она хорошо притворялась, но это было лишь притворство!
Это приводило его в ярость, и чем старательнее он сдерживал свой темперамент, тем больше распалялся. Конечно, с того первого дня в доме он никогда не повышал на нее голос, и все же она, казалось, постоянно была готова к взрыву.
Он предоставил ей столько свободы, сколько возможно, и это его убивало. Он спал рядом с ней, она поворачивалась к нему ночью, ее отделял от него лишь тонкий хлопок ночной рубашки, и от этого у него пропадал сон.
Он работал до глубокой ночи, свободное время проводил в мастерской или в галерее, всюду, где не было искушения захватить то, что принадлежит только ему по закону.
Да и как он мог захватить, когда она была еще так слаба физически и эмоционально? Каким бы эгоистом он ни был всегда, кем бы он ни считал себя, он не мог доставить себе удовольствие за ее счет... или испугать ее, показав, как отчаянно, как сильно он ее хочет!
И все же в ней бушевала страсть, темная, взрывная.
Он видел это и многое другое в ее глазах. Он был нужен ей так же, как и она ему. Гейб не был уверен в том, что они понимают, как далеко может завести их эта потребность друг в друге.
Он мог быть терпеливым. Он понимал, что ее телу нужно время, чтобы исцелиться, и терпеливо ждал. Но у него не было уверенности, что время сумеет исцелить ее душу.
Он хотел подойти к ней, сесть рядом и погладить по волосам. Он хотел подбодрить ее, но понятия не имел, что сказать. Засунув руки в карманы, он спросил:
—Все еще красишь?
Лора испугалась, разбрызгала по руке краску и села на пятках.
Я не слышала, как ты вошел.
Не вставай, — сказал он. — Ну и вид у тебя! — Он вошел в комнату, осмотрел солнечные стены и взглянул на нее. На ней были старые джинсы, явно его. Вместо ремня она подпоясала джинсы веревкой для сушки белья.
Она напялила на себя его старую рубашку, рваный подол которой достигал ее бедра.
Мои?
Я решила, ты не станешь возражать. — Она взяла тряпку и вытерла с руки краску. — Судя по брызгам на них, они уже побывали в деле!
—Вероятно, ты не понимаешь разницы между живописью и... — он указал на стену, — малярной работой!
41 
