7 
— Прекрасно, миссис Лэнгстон.
— Пожалуйста, зови меня Ма. Анабет хорошо за тобой ухаживала? Жаль, меня не было, но там малыш совсем плох.
— Конечно, — тихо пробормотала Лидия. — Со мной все в порядке. Как только я смогу, я перестану связывать вам руки.
— Вот уж я не об этом говорю. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь? Похоже, ты горишь? — Она положила огрубевшую руку Лидии на лоб. — Еще горячий. Я велю Анабет сегодня класть тебе на лоб мокрую повязку.
У Лидии появилось новое неудобство, но она не хотела прибавлять забот Ма и ничего не сказала о боли в набухших грудях. Она терпела целый день. Караван стоял из уважения к горю мистера Коулмэна. Анабет накормила Лидию сытным, хотя и незамысловатым, ужином. А после вечерней трапезы все собрались, чтобы похоронить миссис Коулмэн.
Лагерь затих. Лидия лежала в постели, уставившись в парусиновый потолок. Она не слышала звуков печального ритуала, если не считать пения «Скалы веков». Сама себе удивляясь, она беззвучно подпевала. Сколько лет уже не была она в церкви? Десять? Двенадцать? И все еще помнила слова этого гимна. Это ее обрадовало. Улыбаясь, она заснула и не проснулась даже тогда, когда семейство Лэнгстонов торжественно вернулось к фургону.
Следующий день прошел почти как предыдущий, но Лидия уже не так хорошо себя чувствовала. Ее груди под ночной рубашкой раздулись, и она старалась спрятать их, когда Анабет обихаживала ее или приносила ей поесть и попить. Они пульсировали и горели. Она взглянула под ночную рубашку и испугалась, увидев, что соски покраснели и растрескались. Они стали настолько чувствительны, что даже вес ночной рубашки давил на них неимоверно.
Ма все нянчила младенца Коулмэна; она вернулась намного позже того, как Зик и дети легли спать. Анабет, Мэ-ринелл и Атланта крепко спали в другом конце фургона, а Лидия не могла заснуть от боли и тихонько стонала. Тут Ма вскарабкалась в фургон и склонилась над молодой женщиной.
— Господи милосердный, Лидия, что с тобой? Тебе плохо?
— Простите. Я… моя грудь…
Ма не стала терять времени на расстегивание пуговок ночной рубашки и осмотр переполненных молоком грудей Лидии.
— Господи Боже ты мой, о чем же я думала! Конечно, молоко пришло, и оно мучит тебя, раз нет ребенка…
Вдруг она на полуслове замолчала, склонив голову к плечу, словно воробей, внезапно увидевший корм.
— Вставай, Лидия. Пойдем со мной.
— Куда? — удивилась и испугалась Лидия. Ма откидывала ее одеяла и простыни и поднимала на ноги, и движения ее были хоть и не грубыми, но весьма энергичными. — Мне даже надеть нечего.
— Это неважно, — сказала Ма, тяжело дыша. Придерживая Лидию, она помогла ей подняться. — У тебя есть молоко и нет ребенка, а там ребенок едва не умирает — ему нужно молоко.
Ма хотела отвести ее к этому ребенку, который почти непрерывно кричал вот уже два дня. И сейчас по уснувшему лагерю разносились едва слышные жалобные мяукающие звуки. Ма вела ее к тому мужчине с низким голосом. Она не хотела идти. Она не хотела, чтобы на нее смотрели с любопытством, удивляясь, почему она родила ребенка в лесу, совершенно одна. Вкусив уюта и безопасности фургона Лэнгстонов, она боялась его покидать.
Но, похоже, у нее не было выбора. Ма накинула ей на плечи шаль и мягко подталкивала к ступенькам выхода.
— Эти твои ботинки немногим лучше босых ног, так что иди пока без них. Осторожно, не наступи на камень.
Когда Лидия спрыгнула с последней ступеньки фургона и ее ноги впервые за несколько дней коснулись земли, она пошатнулась. От толчка грудь, ничем не поддерживаемая под ночной рубашкой, заболела невыносимо. Поверх ночной рубашки на ней была только лишь вязанная крючком шаль Ма; волосы нечесаны. Она знала, что вид у нее жалкий. К тому же Ма смыла только кровь и родовые выделения с ее бедер, а целиком она не мылась несколько дней. Она чувствовала себя такой грязной! Протестуя, она уперлась пятками в мягкую влажную землю.
— Прошу вас, Ма, я не хочу, чтобы меня кто-нибудь видел!
— Чепуха, — решительно ответила Ма, таща ее за руку к единственному фургону в лагере, где горел свет. — Может быть, ты сможешь спасти жизнь этому ребенку. Никому нет дела, как ты выглядишь.
Но Лидия знала, что это не так. Ее уже и раньше называли белой швалью. Она знала, какими злыми могут быть люди.
— Мистер Грейсон, — тихо позвала Ма, когда они дошли до освещенного фургона, и откинула парусиновый полог над входом. — Помогите мне немножко.
7 
