76 
Постепенно паутина интриг д'Артана обвилась, словно веревка палача, вокруг шеи Себастьяна. Всегда перед ним, как морковка на шесте, маячила надежда на возвращение в горы, чтобы отвоевать Данкерк у Мак-Кея. Но чем сильнее он старался, тем туже затягивалась петля.
Себастьян направил лошадь через овраг. Ливень превратил крошечный ручеек на его дне в бурлящий поток. Он выехал на узкую тропу и пустил коня в галоп. Комья грязи летели из-под копыт гнедого. Луна выглядывала сквозь несущиеся рваные облака, проливая свет на редеющий пролесок. В ее призрачном сиянии серебрились мокрые листья.
В другое время Себастьян проклинал бы дождь. Сейчас он глубоко вдыхал ароматный ночной воздух, такой чистый и свежий, как кожа Пруденс. Его пульс участился при мысли о том, что вскоре снова сможет обнять ее. Он положит девушку на каком-нибудь туманном склоне холма и позволит дождю омыть ее кожу. Потом они уйдут, и он построит дом для нее. Не ветхий старый замок, громоздящийся под небесами, а уютный коттедж на берегу глубокого пруда. В солнечные дни они будут сидеть на лугу среди цветов и смотреть, как их дети кувыркаются в траве.
К черту Данкерк и Мак-Кея.
Тень затмила лунный свет. Краем глаза Себастьян уловил какое-то слабое движение. Это могла быть летучая мышь, пронесшаяся между деревьев, или лист, кружащийся в танце смерти, но инстинкты Себастьяна были обострены до предела, и он почувствовал опасность. Он вонзил пятки в круп гнедого, когда подлесок взорвался свистом пуль и стуком копыт. Три черные тени помчались за ним. Себастьян склонился к лошадиной шее, надеясь только на удачу.
Д'Артан. Ярость обуяла его. Снова старик заманил его в ловушку. Неужели он так чертовски предсказуем?
Себастьян выдернул пистолет из-за пояса, взвел курок и повернулся, чтобы выстрелить.
Веревка, натянутая поперек дороги, ударила его в грудь. Оружие разрядилось с раскатистым ревом, пуля прочертила световую дугу в темноте ночи. Себастьян слетел с лошади, и его бешеная скачка закончилась тупым ударом затылком о придорожные камни.
Он упал в грязь, как и в ту памятную дождливую ночь. Сучок вонзился в бедро. Тело распласталось в неестественной позе, в лодыжке толчками пульсировала жгучая боль. Себастьян лежал, не в силах выбраться из липкого тумана, окутывающего его сознание.
Уютная вялость охватила тело. Себастьян безразлично смотрел на бледный лик луны, выглядывающий между плывущими по небу свинцовыми тучами, ожидая, когда один из людей д'Артана пристрелит его.
Лошадь заржала и отпрянула от Себастьяна, когда рядом со своей головой он увидел пару замызганных грязью сапог. Луна вынырнула из-за туч. Себастьян моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд на приятном, но озабоченном и усталом лице подошедшего мужчины.
— Безумно жаль, старик.
Длинные аристократические пальцы пощупали его затылок и появились, вымазанные кровью.
— Боюсь, утром у тебя будет чертовски сильная головная боль.
— Тагберт, — прошептал Себастьян. Ресницы его опустились, возвещая о погружении в блаженное забытье.
ГЛАВА 17
Невыносимая боль в ноге мутила разум, когда наутро Тагберт выводил Себастьяна из сырого подвала. Веревка, стягивающая руки за спиной, растирала кожу. Себастьяну очень хотелось сбрить колючую щетину, и он подумал с изумлением, каким же изнеженным он стал, если такие мелочи беспокоили его, лишая привычного ощущения комфорта. Во рту был отвратительный привкус, а гудящая после падения голова, казалось, была набита ватой.
Из-за приоткрытой двери в конце длинного узкого коридора выбивалась полоска света. Тагберт подтолкнул его в комнату. Себастьян споткнулся о порожек и круто развернулся. Его терпение лопнуло. Свирепого взгляда было достаточно, чтобы заставить шерифа попятиться.
Глаза Арло Тагберта зажглись самодовольным веселым огнем при виде чего-то за спиной Себастьяна. Пленник медленно повернулся и оглядел пустую и пыльную маленькую комнату. Бледный рассвет сочился через окно. Несколько долгих секунд ничто не нарушало установившуюся тишину, только шипела и потрескивала сальная свеча на маленьком столике.
У Себастьяна перехватило дыхание, когда неясные подозрения, которые он отбросил на задворки своего сознания, переродились в ледяную уверенность.
Пруденс сидела на грубо сколоченном стуле такая холодная и недоступная, словно восседала в роскошном кресле в какой-нибудь богато обставленной эдинбургской гостиной. Осанка ее была безупречной, руки скромно сложены на коленях. Лавандовое шелковое платье идеально подчеркивало прелесть ее кожи. Блестящая масса волос, как и прежде, была запрятана в строгий узел на затылке.
76 
