121 
Когда Пибоди подошла к ней, Ева была бледна как смерть и сосредоточенна.
– Мои личные ремарки не имеют значения. Я извиняюсь за них.
– В этом нет необходимости.
– Есть. Я все равно считаю, что во время прошедшей беседы необходимо было быть жестокой, но ты здесь не для того, чтобы быть мальчиком для битья у своей начальницы.
– Все нормально. Я уже немного привыкаю. – Пибоди попыталась улыбнуться, но с ужасом увидела, как глаза Евы наполняются слезами. – Боже мой, Даллас?!
– Молчи. Черт! Сейчас пройдет. – Она отвернулась и уставилась в стену дома. – Мне надо пару часиков отдохнуть. Воспользуйся общественным транспортом и отправляйся в управление. – Слезы и крик разрывали ей грудь, пытаясь вырваться наружу. – Встретимся в больнице имени Рузвельта через два часа.
– Хорошо, но…
– Через два часа, – бросила Ева и прыгнула в свою машину. Ей было необходимо побыть дома, чтобы немного успокоиться и собраться.
С восьмилетнего возраста Ева старалась, безжалостно ломая себя, заблокировать свое подсознание, изо всех сил загоняла внутрь мерзость, которая случилась в ее жизни. Она стремилась начать жизнь с чистого листа, написать на ней новую судьбу, кровью выводя строку за строкой. Но она хорошо знала чувство, когда эта мерзость вырывается из своего логова и начинает грызть ее душу и тело. Ева прекрасно понимала нынешнее состояние Карли. Знала, через что ей придется пройти, чтобы научиться жить с этим.
Дикая головная боль бушевала, как торнадо, в ее мозгу, когда она подъехала к воротам своего дома. Глаза были полны боли и ужаса, к горлу подступала противная липкая тошнота. Но она приказала себе собраться. Собраться и спокойно войти в дом.
– Лейтенант… – начал Соммерсет, увидев ее.
– Не трогай меня.
Ева пыталась говорить спокойно, но дрогнувший голос выдал ее. Неся себя, как стеклянный сосуд, из которого нельзя до времени выплеснуть ни капли ненависти и мерзости, она поднялась наверх. Ей казалось, что, если удастся просто полежать хотя бы час, с ней все будет в порядке. Но организм подвел ее. Она бросилась в туалет и упала на колени. Ее рвало.
Когда в желудке уже ничего не осталось, не имея сил встать, Ева растянулась на коврике. Очнулась она, почувствовав холод на лбу. Блаженный холод.
– Рорк, оставь меня в покое.
– Не сейчас.
Она попыталась отвернуться от него, но он обнял ее.
– Я сейчас без сил…
– Вижу, дорогая.
Ева ощущала себя хрупкой, как стеклянная ваза, когда Рорк поднял ее на руки и отнес в постель. Пока он снимал с нее туфли и накрывал одеялом, ее начало трясти.
– Мне хотелось прийти домой.
Он ничего не сказал, лишь плотнее закутал ее в одеяло и поцеловал в лоб. Лицо Евы было настолько бледным, что на его фоне черные круги под глазами выглядели как дыры. Когда он приблизил стакан с какой-то жидкостью к ее губам, она резко отвернулась.
– Нет! Никаких транквилизаторов, никаких снотворных.
– Это чтобы остановить тошноту. Ну, выпей. – Он отвел прядь ее густых волос со лба, решив, что ему придется влить лекарство ей в горло насильно. – Ничего другого. Я обещаю.
Она выпила, потому что в желудке опять начались жжение и судороги, а в горле все жгло и скребло, как будто она проглотила ежа.
– Я не знала, что ты дома. – Внезапно слезы, которые последние часы жгли ей грудь, хлынули из глаз. – Рорк! О боже!
Она крепко прижалась к нему, пытаясь зарыться в теплой груди родного и по-настоящему близкого человека. Все ее маленькое тело трясло в лихорадке, и он прижал ее сильнее к себе.
– Расслабься. Что бы это ни было, пусть оно выходит из тебя.
– Мне противно то, что со мной происходит! Я ненавижу себя за это!
– Ш-ш-ш. Все равно ведь уже произошло, и с этим ничего не поделаешь.
Ева повернула голову, прижалась щекой к его плечу и, не открывая глаз, все ему рассказала.
– Я знаю, что сейчас с ней творится. – Ей становилось легче, слабость постепенно проходила. – Я знаю, что она чувствует. И я видела себя в ней, когда она смотрела на меня!
– Ева, никто не знает лучше нас с тобой, сколько в мире мерзости. Ты сделала то, что должна была сделать.
– Я могла бы…
– Нет.
Он откинулся назад, повернув ее голову к себе, и теперь Ева могла видеть его глаза. В них не было жалости, которую она ненавидела. В них не было сочувствия, которое ее бесило. В них было просто понимание.
– Ты не могла. Кто-нибудь другой – может быть, но не ты. Тебе необходимо было точно знать, так ведь? Ты должна была быть уверена, что она не знала, кем он ей приходился. Теперь ты точно знаешь.
121 
